Выпуск № 6 (139) | 1950 - страница 40

Музыкальный вечер у М. А. Балакирева (1908)

Слева направо, сидят: М. А. Балакирев, Л. А. Кашперова, С. М. Ляпунов. Стоят: Ю. Г. Циммерман, Б. Л. Жилинский, М. П. Карпов, А. Ю. Циммерман

новки, но и внутренняя слабость его. Чернышевский, насильственно вырванный из жизни, заточенный в тюрьму, сосланный на долгие годы в глухой и мрачный Вилюйск, не сломился, но остался верен своим идеалам. Он был и остался революционером. Иначе сложилась судьба Балакирева. За добровольное отлучение от жизни и музыки он заплатил большой и тяжелой ценой.

В. Стасов в неопубликованном письме к своему другу, призывая его вернуться к творческой деятельности, писал 15 марта 1873 года: «Ни со временем, ни с талантом, ни с искусством нельзя шутить, ни делать экспериментов и отсрочек: Вы от музыки на шаг, а она от Вас на десять!!! Она глубоко мстит за пренебрежение и загон даже временные. Проснитесь, встаньте!!! Поднимите снова свои великолепные силы, начните опять свою чудную деятельность. Разве с Вас не спросится однажды: «А куда девался тот алмаз, который дарован тебе был при рождении, —талант и сила дарования необыкновенные, выходящие из ряду вон, и влияние на современников?»

«Неужели это должно было похорониться и затоптаться в грязь?!» «Проснитесь, Милий, встаньте и ступайте опять на великий путь, начатый Вами с таким беспримерным у нас блеском. Никто Вам это не желает искреннее и преданнее меня». (Разрядка моя. — А. Г.).

Слова Стасова оказались пророческими. Совершив насилие над собой, уйдя от музыки и жизни, Балакирев уже не смог, возвратившись через несколько лет сначала к творческой, а затем и общественно-пропагандистской деятельности, идти в ногу со временем: за годы своего отшельничества он отстал от жизни, и этот разрыв углублялся все более и более. Жизнь и искусство «глубоко мстят за пренебрежение и загон даже временные».

Характерно, что Балакирев позднего периода принимает только те явления искусства, которые возникали при нем в дни его молодости или при его участии. Восьмидесятые годы это тот рубеж, за грань которого Балакирев ничего не пропускает из музыки и литературы. «Снегурочка» — последнее произведение Римского-Корсакова, признаваемое бывшим главой «Могучей кучки». Чехова он не читал ни одной строки, по собственному признанию. В Стасове он ценит его «музыкально-критическую деятельность 60-х годов», хотя направление этой деятельности не изменялось и в более позднее время. Балакиревым, остановившимся в своем идейно-художественном развитии, владеет иллюзия, что только он один остался верен прежним заветам, а все остальные его друзья отошли от них и изменили им. И все же частица прежнего Балакирева еще была жива. Характерно его отношение к новой редакции оперы «Борис Годунов», осуществленной Римским-Корсаковым в 90-х годах, и оригиналу оперы.

В неопубликованном письме к В. Стасову от 30 ноября 1896 года, под впечатлением только что прослушанного на репетиции «Бориса», Бала-

кирев писал: «Глубокое впечатление, вынесенное мною с репетиции 24 числа, заставило меня присесть за clavierauszug самого Мусоргского. И что же? Оказывается, что ошибок голосоведения совсем не так много, чтобы из-за них отворачиваться от оперы.

Фатально, что эта опера инструментовалась и становилась как раз в то время, когда необычайные обстоятельства и непредвиденные изъяли меня совершенно из музыкального кружка. Иначе оркестровка могла бы быть совсем иной. Мусоргский, представленный самому себе, конечно, не мог сладить с инструментовкой. Римский-Корсаков, который с ним тогда жил на Пантелеймоновской, в д[оме] Зарембы, помощи ему не оказал¹. Все это крайне несчастно для Мусоргского, а теперь скажу и для искусства. Переделка сочинений автора, который уже умер, всегда опасна. На какую-нибудь мелочь можно и не обратить внимания, а между тем возможно, что автор ей-то и придавал большое значение, и если б был жив, то и объяснил бы свои резоны. Мне приятно все это вам сообщить, как почитателю таланта покойного Мусоргского, за которого вы должны были немало перенесть глумлений». «Итак утешьтесь! Мусоргский не умрет! Это теперь стало ясным и для меня и для других, мнение которых я уважаю» (подчеркнуто всюду В. В. Стасовым).

Балакирев полон мучительных противоречий. Противопоставив себя в последние десятилетия жизни прежним друзьям и, более того, всей прогрессивной музыкальной общественности, казалось, окончательно отойдя от политического свободомыслия своей юности, Балакирев в то же время жадно цепляется за прошлое, за мучительно радостные воспоминания о Глинке, о первых годах существования «Могучей кучки», когда он руководил и помогал всем членам этого творческого содружества. Гордый и самолюбивый, замкнутый, таивший свои страдания от самых близких людей, Балакирев раскрывается только в воспоминаниях о безвозвратном прошлом или когда новая смерть вырывает из рядов «Могучей кучки» сначала Мусоргского, затем Бородина. В неопубликованном письме к В. Стасову (8 декабря 1888 года) в ответ на просьбу последнего рассказать, как проходили встречи с Бородиным, Балакирев писал: «Они заключались в приятельских беседах и проходили не только за фортепиано и за чайным столом. Он (как и вся тогдашняя наша компания) играл новое свое сочинение, а я делал свои замечания касательно формы, оркестровки и прочее и не только я, но и все остальные члены нашей компании принимали участие в этих суждениях. Таким образом, сообща вырабатывалось критически все направление нашей композиторской деятельности. К этой эпохе принадлежат наиболее выдающиеся (живые) наши сочинения. Тогда уже многое прочувствовалось и из «Тамары».

Это не только гордое воспоминание о славных днях, но и горькое сожаление о невозможности новых встреч и совместных сражений с врагами. И хотя Балакирев все более и более уходил от активного участия в жизни, он не перешел безоговорочно на позиции реакции.

В этом же 1888 году в письме к Стасову он писал: «С чего Вы взяли, что я поклонник газеты «Гражданин»?.. Общий тон газеты, ее непримиримый поход на суд присяжных и желание во что бы то ни стало вернуть крепостное право, мне омерзительны». «Перед истинным либерализмом я преклоняюсь», писал он тому же Стасову, отвергая, впрочем, тут же «либерализм» самого Стасова.

Балакирев пишет Стасову (13 мая 1887 года) о том, что буржуазная конституция «самым безжалостным образом отнооится к жизни народов. Разве Англия не достаточный тому пример по своим отношениям к Ирландии и к собственной низшей братии?»

Балакирев не понял огромных общественных сдвигов, которые происходили в России, поэтому не знал и сдвигов, происшедших в русском искусстве. Наглухо отгородившийся от жизни, он творчески обесплодил себя. Однако печальное увядание великого музыканта не может уменьшить исторической прогрессивности того творческого дела, которому он отдал самые лучшие годы своей жизни, кровь своего сердца, все свои мысли и чувства.

Балакирев был человеком пламенной и могуче щедрой души: он нередко отказывался от собственных замыслов ради того, чтобы помочь рождению нового произведения другого автора. В неопубликованном письме к Балакиреву В. В. Стасов писал: «Вы должны быть для других, еще более, чем все другие это должны, и по закону совести, и по закону природы, и по закону высшему. Замкнуться в узкий свой собственный круг — это не только скверно и низко (мне кажется), но просто непозволительно, особенно для Вас».² Но Балакирев в лучшую пору своей жизни не жил только для себя; попытка же его уйти от деятельного участия в строительстве музыки, замкнуться в «узкий свой собственный круг», неслучайно закончилась катастрофой.

Балакирев, внесший огромный творческий вклад в русскую музыку собственными произведениями, еще в большей степени обогатил ее опытом воспитателя и руководителя великих музыкантов, направив их на создание национальной русской оперы и программной симфонии, обогатил ее и как энергичный пропагандист крупнейших достижений отечественной музыки. И в этом Балакирев — предтеча и один из учителей советских музыкантов. Но трагическая судьба позднего Балакирева — свидетельство того, как мстит жизнь художнику, уходящему от нее. Только в слиянии с жизнью, в деятельном и радостном служении родному народу, в творческом созидании — оправдание жизни каждого человека, говорил Стасов, проницательнее всех понявший трагедию Балакирева.

Сорок лет назад умер большой и печально одинокий художник, но жив в своей музыке, в созданиях своих учеников, во всей великой русской музыкальной культуре молодой и пламенный Балакирев, один из замечательнейших и величайших деятелей русского искусства.

_________

1 Это несправедливое обвинение опровергается свидетельством Бородина, описавшего процесс сочинения «Бориса Годунова» в его письме к жене от 24‒25 октября 1871 года.

2 Рукописное отделение Ленинградской госуд. публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина. Архив М. А. Балакирева.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание