Выпуск № 6 (127) | 1949 - страница 9

щавших его поэтические помыслы. Стоит хотя бы мысленно воскресить в памяти стихи Пушкина, посвященные Марии в «Бахчисарайском фонтане», Черкешенке в «Кавказском пленнике», Людмиле и ратмировой пастушке в «Руслане и Людмиле», Татьяне и Ольге в «Евгении Онегине», Марии в «Полтаве» и безыменным женским образам во множестве стихов, а затем сравнить их с задушевными лирическими страницами Глинки, Даргомыжского, Кюи, Римского-Корсакова, Чайковского, внушенными строем и пластикой пушкинских восхвалений русской женщине (в особенности ее природной красоте, излучающей и этическое обаяние), — и нельзя не поразиться внутренней, глубоко душевной связью пушкинской мелодики стихов с напевностью основных вокальных линий и их узоров у русских композиторов. И тут и там слух наш овевают прекрасное чувство меры и кристальность помыслов, незатемненных преувеличенной чувственностью даже в моменты страстных порывов; правда чувства всегда сохранена, но страсть, искажающая человечность, всегда умеряется искусством.

Глинка наиболее свежо и четко передал черты искусства, родные Пушкину и плеяде поэтов его поры. К нему очень приближался порою Римский-Корсаков, но тоньше в своих пластических романсах, чем в своих операх-сказках. В стройности интонаций Римского-Корсакова там, где он эстетически опирается на Глинку и Пушкина, например, в некоторых симфонических ппоизведениях («Сказка», антракты в «Салтане», оркестровые моменты в «Золотом петушке»), чувствуется порой заметное удаление от теплоты дыхания пушкинской поры и пушкинского всегда реального мироощущения: начинаются заморозки чувства и хладеет пламень мысли.

Это, безусловно, дает себя знать в опере «Моцарт и Сальери», хотя и написанной на неизменный пушкинский текст, но потерявшей именно пламень пушкинской мысли. Если сравнивать данную оперу с «Каменным гостем» Даргомыжского, в котором пушкинское слово красуется в тонком сочетании с музыкальной оправой, то нельзя не почувствовать, что Даргомыжский еще не потерял живого ощущения пушкинских интонаций, тогда как Римский-Корсаков лишь почтительно гравировал пушкинский словесный рисунок.

Иное дело, когда мастер русского оркестра Римский-Корсаков выступает как блестящий иллюстратор пушкинских сказок. Этот «звукописец» развертывал в обеих своих оперных партитурах на пушкинской основе сочные и яркие «музыкальные превращения» пушкинского острословия. Я говорю об операх «Сказка о царе Салтане» и «Золотой петушок». Их вокальная ткань очень пестра и своеобразна, ибо Римский-Корсаков насыщает ее и многообразными стилистическими вариантами русских песенных жанров и отзвуками русского ориентализма. Мелодика, во многом порождаемая оборотами пушкинского блестящего сказа, гибко следует — там, где сохраняется пушкинский стих или имитируется его строй, — узорным, затейливым оборотам пушкинской речи (ведь в сказках слышится даже говор поэта!). Но при всем том, оркестр Римского-Корсакова, красочный и богатый затейливым рисунком — в характере русских народных вышивок и орнаментов искусной народной резьбы, — вмешивается в каждый подходящий момент действия, чтобы, прервав словесный сказ, восполнить его инструментальной образной вязью. Звукописные картины салтанова и додонова походов, музыкально наглядные зарисовки, а точнее — фресковая звукопись моря, звезд, бегущего корабля, трех сказочных чудес и, наконец, русского сказочного пира — это действительно сказки, рассказанные музыкой, сказки симфонические, никогда не теряющие присущей русскому стилю сказочности прекрасных реалистических черт ни в передаче образов, ни в ходе действия, ни в очеловечении природы, ни даже в вымыслах фантазии. В последнем отношении Римский-Корсаков владеет талантом, достойным соперничать с пушкинским мастерством, но средствами звукописи.

Чародейная сила Римского-Корсакова — симфонический русский оркестр с присущим ему ласкающим слух и воображение колоритом тончайшей поэтической направленности. В чутком лирическом мастерстве музыкальных пейзажей Римского-Корсакова пушкинское воздействие слышится постоянно. Конечно, оно всегда налицо в романсах на тексты Пушкина (напомню «На холмах Грузии», «Ре-

деет облаков»), и в операх, и в симфонической «Сказке», иллюстрирующей пушкинский пролог к «Руслану»; нo думается, без восприимчивости к пушкинскому пейзажу Римский-Корсаков не создал бы и таких проникновенных картин русской осени, как в «осенней сказочке» «Кащей бессмертный», хотя и не рожденной непосредственно пушкинским текстом.

Не столько звукоописательно или программно-образно, сколько неуловимо тонкими намеками и «звукописью психических состояний» вносил в свою музыку пушкинское чувство природы Петр Ильич Чайковский. Лирика русской усадьбы, полей, рощ, парков сказывается в гениальной по своей простоте, задушевности и напевности, — качества, идущие от детски-простодушной влюбленности в «тихость» русской природы, — партитуре его «Евгения Онегина».

Своими мелодиями Чайковский за младостью и осенью любви Татьяны, и за романтическими грезами Ленского, и за скромным усадебным бытом уловил пушкинский тон ощущения русской природы. На мой взгляд, жизнеспособность и неувядаемость лирики «Евгения Онегина» Чайковского в сильной степени обусловлены и этим качеством — чувством пушкинской психики, пушкинского восприятия окружающей действительности, в пору поэтизации «тригорских усадебных впечатлений». Пело тогда сердце поэта, и высокая напряженность его восприятия передалась музыке великого мелодиста, как чутко настроенная музыка.

Мне хочется в заключение напомнить о нескольких театральных произведениях, напетых стихами и мыслью Пушкина, занимающих несколько особую и своеобразную линию в русской «музыкальной пушкиниане» и потому достойных внимания. Напоминаю еще раз о Пушкине у Даргомыжского. Начну с «Русалки», давно и по праву популярной опере в силу мелодической привлекательности своих ярко выразительных реалистических речитативов. Первый акт «Русалки», даже при искаженном тексте Пушкина, остается ярким примером русской бытовой драмы, возвышенной до трагической остроты — драмы русской крестьянской девушки, драмы, близко соприкасающейся с множеством подобного рода «участей», девичьих и женских, в условиях помещичьей действительности. Несмотря на романтическую оболочку далекой старины, Даргомыжский, по свойствам своего таланта, придал своей трактовке Пушкина именно бытовой, реальный, осязаемый характер и тем самым обеспечил за этой оперой долгую жизнеспособность.

Иная, к сожалению, судьба постигла другое, вдохновленное пушкинской лирикой произведение — талантливую оперу-балет «Торжество Вакха». Даргомыжский думал в ней продолжить линию глинкинской, восторженной и светлой гимнической музыки радости и дружбы, а также, через сочетание пения и танца, восстановить культ античности, столь ярко прозвучавший у юного Пушкина. Балеты на пушкинские темы не были новостью в доглинкинскую пору русского театра (сюжетами послужили и «Бахчисарайский фонтан», и «Кавказский пленник», и «Руслан и Людмила»). Но Даргомыжский в «Торжестве Вакха», то ли догадавшись о театральной канве замысла, то ли стремясь поярче провести пушкинскую сочножизненную черту лирики, внес верную синтетическую струю в пушкинский музыкальный театр, сочетав слово и танец в единое пластическое зрелище.

Не на главном тракте русской пушкинской музыки оказались два опыта музыкально-лирической транскрипции поэмы «Кавказский пленник». Первая попытка принадлежала выдающемуся лирическому таланту А. А. Алябьеву (1787–1851), автору знаменитого «Соловья» и множества романсов, среди которых пушкинская серия занимает особое место благодаря своей непосредственной близости к эпохе поэта. В русском издании Музыкального словаря Римана было сказано про оперы и другие произведения Алябьева (кроме указания на популярность некоторых романсов), что «сочинения эти теперь совершенно забыты». К счастью, теперь, в советскую пору русского музыкознания почти каждый год открываются неизвестные рукописи или затерянные издания музыки Александра Александровича Алябьева и очень радуют своей лирической свежестью и задушевностью, расширяя границы наших представлений о его таланте и способностях к охвату многообоазных жанров.

Музыка Алябьева, лирически-взволнованно иллюстрирующая ряд сцен поэмы

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание