Пушкин в русской музыке*

Академик Б. В. АСАФЬЕВ

Нет ни одной области музыкального творчества, где так или иначе не сказалось бы воздействие пушкинской мысли, пушкинских образов, — от непосредственных простейших соединений слов с подписанной под них мелодией до сложных сочетаний стихов Пушкина с музыкой, тонко продуманной в лучших романсах русских композиторов. В них союз слова и музыкальных тонов составляет неразрывное единство, неразрывную связь образов поэтических с фантазией музыкантов.

Союз этот являет столь яркое и гибкое изобилие оборотов, методов композиции, сопоставлений, контрастов, параллелизмов, наконец, форм, что пушкинская область на карте распространения русского романса вызывает удивление своими размерами, не говоря уже о качественных нюансах. Конечно, пушкинский стих здесь направляет композиторскую мысль. Но и последняя, в свою очередь, подмечает в пушкинских интонациях русского говора и в пушкинской обработке форм языка такие тонкие детали, что только проницательностью музыки, рисунком ее мелодий, изменчивой и прихотливой тканью гармоний и разумными узорами ритмики удается придать этим прихотям исключительного знатока родного языка и заветов стихосложения новую жизнь в сфере русского лирического романса.

Сравните свои впечатления от союза стиха, мелодии, гармоний и ритма в таких романсах, как «Где наша роза», «В крови горит» и «Я помню чудное мгновенье» Глинки с вокально-инструментальными образами, возникающими в мерно струящейся музыке слов и гармоний «Вертограда» Даргомыжского — одной из прекраснейших жемчужин пушкинской лирики, чутко овеянной атмосферой композиторской мысли, с «Соловьем» Чайковского, где так эмоционально-напевно, свежо слит со стихами народно-песенный колорит, и, наконец, присоедините к этим звеньям удивительную по выдержке, спокойствию и серьезности музыкального становления, за которым сокрыты страстная скорбь и внутренняя воля, элегию Пушкина — Бородина, драгоценнейший документ из тетрадей русской лирики расставаний: разумею словно застывшее в своей мерности продвижение мелодического рисунка на фоне горестного шага гармоний в музыке романса «Для берегов отчизны дальной».

Я мог бы легко присоединить к только что перечисленным звеньям романсов другие, им не уступающие. Достаточно напомнить «На холмах Грузии», «Редеет облаков» и «Ненастный день потух» Римского-Корсакова, «Не пой, красавица» Балакирева, романсы Кюи («Царскосельская статуя» и «Сожженное письмо»), Рахманинова («Муза»), наконец, Вакхическую песнь «Что смолкнул веселия глас» Глазунова, этот несказанно удавшийся не вокальному композитору, прирожденному симфонисту, светлый, лучистый, ясный своим мироощущением гимн солнцу, музам и разуму, в котором

_________

^* Настоящая впервые публикуемая работа недавно скончавшегося академика Б. В. Асафьева была прочитана им весною 1946 года в Концертном зале им. Чайковского в Москве в качестве одной из лекций цикла «Пушкинские чтения».

Глазунов наиболее близко соприкасается с мироощущением не только Пушкина, но и Глинки.

Следующая значительнейшая область союза «Пушкин — русская классическая музыка» — это великая, всемирно известная область русской оперы. В ней живой родник русской культуры — пушкинская мысль во всех ее проявлениях нашла широкий простор своему развитию. Тут дело не в обзоре пушкинской сюжетики, натолкнувшей композиторов на ряд названий опер. Бесспорно иное. Каждая из наиболее удавшихся русским классикам опер — это одна из вершин нашего национального гения, к которой ведет ряд ступеней по соседствующим с музыкой культурам. Возьмем пять популярнейших названий: «Руслан и Людмила» Глинки, «Борис Годунов» Мусоргского, «Сказка о царе Салтане» Римского-Корсакова, «Евгений Онегин» и «Пиковая дама» Чайковского. Их высокий профессиональный уровень и художественная зрелость, их самобытность, конечно, дают им полное право занимать в биографиях композиторов и списках их произведений первые места. Но их всенародная популярность покоится прежде всего на отзывчивости музыки, неповторимой по своей красоте выражения человеческого чувства. Эта музыка рождалась из столь высокой культуры сердца и чуткого интеллекта, которая, безусловно, в своей откристаллизованности, в своей чистоте, ясности и простоте принадлежала только Пушкину, его мысли, его мастерству, его словам, им граненным, его искусству, его стихам и прозе, его драматургии, его мироощущению.

Добавлю, что гений Пушкина вдохновлял не только музыку, рожденную непосредственно его произведениями, но и музыкальную мысль остальных жанров — и симфонизм, и фортепианную лирику, и русский классический балет.

Великие мастера русской музыки балета, Чайковский и Глазунов, даже вне пушкинской тематики мыслили по-пушкински, и Глазунов даже говорил, что в период работы над «Раймондой» увлекался Пушкиным более всего. Глинка же в своем «Руслане» из пушкинской образности создал балетное действие в самой опере, как естественное, неотрывное от целого пластическое звено.

Пять выдающихся композиторов русской музыки прошлого века, классиков русского музыкального театра, установили теснейшую связь с поэзией и прозой Пушкина и обогатили русскую художественную культуру ценностями, получившими мировую известность. Это Глинка, Даргомыжский, Мусоргский, Римский-Корсаков, Чайковский. То следуя пушкинской тематике шаг за шагом, то драматургически перерабатывая его сюжетику и текст, они следовали пушкинским образам, как основным, насыщающим музыку проявлениям человечности. Характеры и деяния живых людей, равно как и сказочные существа, порожденные народной фантазией и восполненные воображением поэта, становясь достоянием музыкального театра, получали новую жизнеспособность, новые образные краски и новую убедительность. Теперь уже трудно — при всех различиях в методе художественной обработки — отделить Людмилу Глинки от Людмилы пушкинской, Татьяну Пушкина от Татьяны Чайковского, сцену со шмелем в «Сказке о царе Салтане» Римского-Корсакова от пушкинских стихов, столь живо и сочно рисующих этот сказочный эпизод. Даже попытка вернуть оперный сценарий «Пиковой дамы» Чайковского к пушкинской повести, как их истоку, не увенчалась успехом; оказалось, что оперы по Пушкину, созданные русскими композиторами-классиками, получают свою самостоятельную общественно значимую жизнь, параллельную жизни подлинников. Конечно, Герман Чайковского наделен чертами, внесенными в тип неудачника десятилетиями, прожитыми русской общественностью и русской психикой и русским интеллектом от времени Пушкина до «Пиковой дамы» — оперы 1890 года. Слушая гениальное произведение Чайковского, нельзя забыть ни на одно мгновение, что омузыкаленный образ Германа рожден не только Пушкиным. Нить музыкального повествования в опере несколько иная, возникшая под влиянием сложных наслоений в человеческой психике; трагедия Германа, раскрытая в пушкинской повести, нашла в восприимчивом воображении Чайковского свое чуткое развитие.

Не менее любопытна эволюция образа царя Бориса Годунова, если сравни-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Пушкин в русской музыке*

Академик Б. В. АСАФЬЕВ

Содержание