Такое сложное построение, казалось бы, трудно воспринять слушателкнмарийцу, привыкшему к одноголосной песне, которую он пел веками. Но благодаря талантливому и умелому построению песни, хотя и написанной в полифоническом стиле, с имитацией в голосах, она воспринимается очень хорошо.

Создание Палантаем оригинальных песен было вызвано, главным образом, необходимостью иметь песни для марийских школ и пионерских отрядов.

Школьные пионерские песни являлись для Палантая средствам коммунистического воспитания детей. Беря подлинно народные мелодии, Палантай обрабатывал их в духе бодрости и жизнерадостности, подтежстовывая к ним соответствующие тексты марийских поэтов. Таковы восемь песен в составленном им сборнике для пионеров. Большинство песен в сборнике — оригинальные песни Палантая.

До появления этого пионерского сборника в МАО не было никаких музыкальных пособий для школ, кроме листовок, выпущенных еще в 1920 году, и небольшого сборника (также составленного Палантаем), куда вошли: «Интернационал», «Похоронный марш», «Смело, товарищи, в ногу», в переводе В. М. Васильева.

Тогда же Палантай написал свою первую двухголосную песню «Кынелза, шогаиза» («Встаньте, поднимитесь»), обработав ее затем для четырехголосного хора, развив и мелодию песни. Мелодия эта взята из свадебного напева, записанного в с. Унжи, Моркинского района.

Наиболее развитые и мелодически богатые песни Палантая основаны, главным образом, на материале горномарийских песен. В некоторых песнях, кроме мелодического богатства, есть и богатство гармонии и развитость формы. Такова, например, песня «Чевер кече» («Светлый день»). В ее среднюю часть введена двухголосная фуга. Вся песня написана в развитой трехчастной форме.

В песнях Палантая «Кусле-гусли» и «Сынцат соты» сказались радостные настроения марийского народа в наше, советское, время. Песня «Кусле» поется и в соседних республиках, в самодеятельных хорах, переведена на чувашский язык.

Широкая популярность лучших хоровых обработок Палантая, являющихся основой марийской хоровой культуры, обусловлена жизнеутверждающим тоном всей его музыки, его большим мастерством и знанием средств хоровой выразительности. Приемы (хоровой обработки народных песен Палантай перенял у классиков русской музыки: Глинки, Мусоргского, Римского-Корсакова, Чайковского.

Палантай рассматривал песню как одно из важнейших средств воздействия на массы. В созданных им оригинальных песнях главное — мелодика, необычайно простая, певучая и выразительная; они до такой степени проникнуты народным складом, что многие стали подлинно народными и распеваются по всей Марийской республике.

Музыка Палантая — светлая, солнечная. Оптимизм — основная черта его мировоззрения. Вера в народ. в его бессмертие — основа его музыки.

Палантай никогда не отрывался от неиссякаемого родника народного творчества. Он писал искренно, задушевно, тепло, иногда шутливо, весело и задорно («Кусле-гусли» и другие). Так поет свои песни марийский народ. Палантай подслушал эти чудесные голоса и сумел передать их в музыке.

Палантай является первым марийским композитором. Современным советским композиторам Марийской АССР предстоит продолжить и развить те начала народности, которые он прочно заложил в марийской музыке.

Искусство «узляу» у башкир

(Из наблюдений фольклориста)

Л. Лебединский

«Узляу» — искусство двухголосного пения одним исполнителем-певцом. Собственно напев проходит на фоне нижнего остинатного, органного пункта. «Узляу» — чрезвычайно редкое и совершенно еще неизученное явление. Оно встречается у башкир, тувинцев, горноалтайцев. У башкир его называют еще и «тамак-курай» («горло-курай»).

В своей известной работе «Музыка и песни уральских мусульман» С. Г. Рыбаков¹ отводит «узляу» несколько специальных страниц².

12 июня 1894 года С. Г. Рыбаков, находясь в деревне Юлук, между реками Кана и Сакмара, по Западному склону хребта; Ирандык в теперешнем Бурзянском районе, впервые встретился с исполнителем «узляу». Он так рассказывает об этой встрече:

«В ворота послышался стук; когда их открыли, на двор въехал всадник-башкир, который слез с лошади и без особых стеснений вошел в комнату, сел и, поздоровавшись, заявил, что приехал ко мне петь песни: «я услышал, что ты даешь деньги за песни, мать и говорит мне, — а живу я в лесу далеко, гонкой дегтя занимаюсь: «Вот ты бесталанный, ищешь денег и нигде не находишь, а в Юлук приехал русский и дает деньги за песни, не ты ли мастер петь песни? Поезжай и пой перед русским, деньги получишь». Я послушал и приехал к тебе». На это я ответил, что очень устал и не могу больше записывать песни.

...Тем не менее он стал играть на курае. Мне жалко стало этого «бесталанного» башкира, ради заработка приехавшего издалека; от нашего ужина осталась рисовая каша, которую и предложил я башкиру, он сел на пол и принялся за кашу, сказав печально: «И на этом спасибо». Съев кашу, он поднялся и, сидя на сундуке, начал показывать крайне своеобразное искусство, начал играть горлом. То, что мы услышали, было таи необычно, что наше внимание немедленно было приковано раздававшимися звуками. Сам башкир носил отпечаток какой-то одичалости лесной, голос его звучал глухо, как бы замкнуто, говорил он не так открыто, как другие соотечественники, жившие не в лесу, лицо его было темное, закорузлое. Когда он заиграл горлом, впечатление лесной дичи еще больше увеличилось. Искусство это состояло в следующем: башкир исполнял горлом один и тот же тон довольно дикого, гнусящего характера; на фоне этого тона он наигрывал с помощью маленького языка (по его словам) башкирские мелодии; звуки получались тихие, но ясные, отчетливые и приятные, похожие на звуки баульчика, игрушечного органчика; надобно было соблюдать полнейшую тишину, чтобы слушать эту своеобразную, дикую, но не лишенную приятности музыку; выходило, что один и тот же человек исполнял за раз два тона — горлом и языком. Башкир не только приятно наигрывал эти своеобразные звуки, но и артистически исполнял их: он обнаруживал настоящее искусство.

Долго мы его слушали: он совсем расположил нас в свою пользу, и я сказал ему, что завтра с утра буду записывать его песни и мелодии, теперь же не могу, устал. Башкир высказал согласие остаться до утра, поблагодарил за ужин и за то, что слушали его, и пошел вместе с кучером нашим спать в экипаже.

...Вставши утром, я спросил кучера, где башкир, игравший вчера горлом. Кучер рассказал следующую странную историю. Башкир улегся с ним в экипаже с намерением дождаться утра, но на рассвете проснулся и собрался в путь, говоря: «Нет, уеду пораньше назад в лес; кто его знает, может быть, он не станет меня слушать и не даст денег, такой мой талан, лучше пораньше уехать». С этими словами сел

_________

¹ С. Г. Рыбаков (1867−1922) — этнограф, собиратель народных песен. Его работа «Музыка и песни уральских мусульман с очерком их быта», изданная в 1897 году Академией наук, ценна в том отношении, что она явилась первой публикацией музыки башкир и одной из первых крупных публикаций музыки татар. 25 напевов из этого сборника были гармонизованы А. Гречаниновым. Кроме того, Рыбаков известен как автор обзорной статьи о русской народной песне в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона.

² См. «Записки Императорской Академии наук по историко-филологическому отделению». Том III, № 2. С.-Петербург, 1897.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Искусство «узляу» у башкир

(Из наблюдений фольклориста)

Л. Лебединский

Содержание