Выпуск № 5–6 (79) | 1940

симфонии и ее частей, позволяя говорить о более широких и общих принципах, лежащих в ее основании.

По поводу происхождения симфонии следует упомянуть не только незаконченную ~~Es-dur ную~~ Симфонию Es-dur (кстати, кое в чем близкую первой части Шестой), но и знаменательную надпись Чайковского, сохранившуюся среди его рукописей нa обороте нотного наброска к флорентийскому секстету (1890): «Дальнейшее суть скиццы [наброски] к симфонии "Жизнь". Первая часть вся порыв, уверенность, жажда деятельности. Должна быть краткая. (Финал — смерть — результат разрушения) (2-я часть любовь; 3 разочарование; 4 кончается замиранием (тоже краткая)».

Иллюстрация (факсимиле)

На отдельном листе имеется и нотный набросок первой части симфонии «Жизнь» в Es-dur, на ³/₄ или ⁶/₈. Надпись гласит: «Жизнь I) Юность». Далее на обороте листа: «II) "препятствия?"» И над следующим тактом: «Вздор!» На второй строчке: «Coda Вперед! вперед!»

Других словесных и нотных записей, прямо или косвенно относящихся к симфонии «Жизнь», нам обнаружить не удалось. Первоначальный замысел симфонии «Жизнь» возник во время работы над секстетом, то есть задолго до неоконченной Симфонии Es-dur (1892), не говоря уже о Шестой симфонии (1893). Самая идея подобного обобщения основных этапов человеческой жизни настолько сильна и элементарна, что Чайковский, всегда стремившийся осмыслить через музыку наиболее общие проблемы жизни, едва ли смог бы легко отказаться от этой большой темы, — тем более что она

явилась итогом очень многих более частных идей, занимавших композитора в течение всей его творческой деятельности.

Приступая к разбору Шестой симфонии, следует остановиться — ввиду особого значения этого произведения — и на немногочисленных его анализах, в частности, на психологическом и эстетическом экскурсе Игоря Глебова¹ и музыкально-тематическом разборе Римана (о последнем буду говорить ниже). Глубоко своеобразный обзор этого гениального произведения мы находим в книге Глебова.

«В ней (в Шестой симфонии) четыре момента, — пишет Глебов. — Первый — яростное противление, сменяемое ласковым напевным мотивом, как бы манящим к себе образом прекрасно-женственным. Самый мотив борений рождается из темной глубины звучаний. Композитор развертывает перед нами крайне любопытную картину как бы заклятия идеи музыкальной, вытаскивания ее из забвения, словно бы человек силится вспомнить какую-то мысль и долго не в состоянии этого сделать. Наконец, мысль-идея вызвана, рождена. То, что она не возникла сразу, молниеносно, показывает, что в этот момент жизни Чайковскому надобно было вызвать в себе противление, борьбу. Но когда душевная буря разгорелась — она становится мучительно острой и пламенной, доходящей до небывалых у Чайковского подъемов напряжения и буйных взлетов. Memento mori — «Со святыми упокой» промелькнуло мимолетно среди общей порывистости. Изжив себя, гроза затихает, и тогда ласково-нежно возникающий и как бы истаивающий напевный образ проходит перед взорами, словно не раз уже преследовавший воображение композитора лик Джульетты или призрак Ундины. Тишина. Второй момент. Светлый радостно-приветный ток звучаний в пятидольном ритме привносит забвение тягостных скорбей. Ничто не нарушает идиллии. Третий момент — пробуждение духов зла: иллюстрация пушкинских «бесов», в метелице рождающихся: их шелест, их стрекотание, их ликующие взлеты, их остроритмованный маршеобразный натиск! Кажется, все, что мучило и тревожило сознание Чайковского, сошлось здесь в славном содружестве, чтобы в хаотическом кружении, беготне и топоте заглушить песни надежды. В конце концов, демоны все испепелили. Осталось в одиночестве скорбящее и страждущее личное сознание: как птица, уже лишенная сил, пытается взлететь, так усталый дух несколько раз всплескивает крыльями звучаний, но каждая попытка заканчивается стоном и истаиванием порыва. Снисходит плавная, завораживающая и убаюкивающая сознание светлая тема. Она не манит и не ласкает, как светлое вúдение в первой части симфонии, она, снисходя, успокаивает и примиряет».

И. Глебов прибегает к очень удачным приемам поэтического языка с целью дать психологический анализ произведений великого русского музыканта. Глебову принадлежит заслуга правильной расшифровки произведений Чайковского в неразрывной связи с породившим их творческим сознанием композитора. Сознание Чайковского трагично. Тяжелые травмы в годы отрочества: разлука с обожаемой матерью, ее смерть; публичная порка товарищей в училище правоведения, атмосфера казарменности и отвратительные нравы в стенах интерната; тайный внутренний гнет, преследующий композитора всю его жизнь; смертельная боязнь разоблачения болезненной наклонности, тщательно скрываемой им от посторонних; бесплодная борьба с самим собою, постоянная угроза шантажа, а главное — невообразимая усталость вследствие чудовищной лихорадочной и беспрерывной работы, сделавшей его преждевременно стариком, — таковы биографические факты, определившие в значительной мере черты трагической обреченности в психике композитора. Эту обреченность чувствовали все, даже одиннадцатилетний Игорь Стравинский, видевший мельком в театральном фойе силуэт Чайковского за несколько дней до его смерти. Потрясающее впечатление, произведенное внезапной смертью композитора в кругах русского общества, не может быть исчерпывающе объяснено одною только композиторской славой Чайковского. Тут играло роль смутное, но неотвязное ощущение лич-

¹Глебов И. Чайковский. Пг.: Мысль, 1922. С. 132–133.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Иллюстрация (факсимиле)

Содержание