Выпуск № 9 (334) | 1966 - страница 28

редкокульминационных строк — обращений «от автора». Линия же собственно оркестровая основана на принципах развития рондо-сонатного типа. Необычная полифония двух «композиционных измерений»!

Но, конечно, главная новизна Тринадцатой в особой драматургии раскрытия идеи. Порадает обилие светлых образов при общем остродраматическом тонусе произведения. Чем дальше оно «движется», тем отчетливей вырисовывается взаимодействие двух противоположно направленных видов кульминаций — протестующих и утверждающих. Оба они внутреннне многосоставны: здесь энергично звучащие афористические высказывания и одновременно — философская глубина, картинная зрелищность.

Наиболее драматична первая часть. Ее главная музыкальная мысль — тема Бабьего яра — сумрачна и величественна. В ней отсвет трагической судьбы казненных и несокрушимая сила сопротивления; изобразительность («крутой обрыв как мрачное недгробье») не препятствует психологической глубине. Пафос нарастающего возмущения в следующих затем эпизодах (оболганного Дрейфуса, мальчика из Белостока) и сцена фашистского разгрома убежища Анны Франк ведет к центральной кульминации части; тема Бабьего яра звучит теперь мощным протестом. Это чувство, взывающее к справедливости, запечатлено и в репликах хора, клеймящих расизм, человеконенавистническую идеологию.

Но уже в «Бабьем Яре» зарождается и мир ветлых образов: трогательная и нежная музыка любви Анны Франк и хоровое афористическое возвещение — слава русскому народу. Эти оазисы кратки и быстро сменяются драматическими кульминациями. Однако первые лучи весны предвещают конечную победу света над тьмой.

В борьбе двух драматургических линий особое место занимает вторая часть — «Юмор». Ее музыка одновременно и осуждает грязь жизни и воспевает мужество борцов. Шостакович создает резкий и выпуклый «пляс юмора» — гротесковую польку, насмешливую и обличительную. Здравица хора в честь Юмора ¹ — здравица человеческому достоинству и неумирающему оптимизму. Воспевание гармонии бытия знакомо нам по кодам иных квартетных и симфонических творений Шостаковича. В Тринадцатой высшим светом озарена третья часть — «В магазине». Такой музыки мы еще не слышали у этого композитора. Мерно и медленно хроматически нисходящие трезвучные обороты благодаря высокому регистру и «лучезарной» инструментовки веяны каким-то особым ореолом. Возвышенна кульминация, воспевающая неброские подвиги женщины-труженицы. На память приходят нетленные литературные и живописные произведения, запечатлевшие аналогичные минуты. Однако развитие быстро приводит к контрастной кульминации. Здесь смысл слов, столь обыденных, прозаичных: «Их обсчитывать постыдно, их обвешивать грешно» — раскрыт в симфоническом эпизоде протеста против лжи, обмана. Так в третьей части наиболее рельефно сталкиваются две драматургические линии симфонии. Сопоставление этих кульминаций поражает единством эстетического и этического переживания, психологической правдой.

В четвертой части, «Страхи», вновь господствует драматизм. Уничтожающее человеческое достоинство страха передано Шостаковичем почти физически ощутимо. Но, как всегда, не ограничиваясь выпуклой обрисовкой внешних примет явления, автор стремится раскрыть их сущность. В этом смысле характерна возникающая здесьпоследняя в симфонии «протестующая кульминация», где ощутима реминисценция одной из издевательских сцен «Бабьего яра» (в первой части она звучит на слова «затравленный, оболганный, оплеванный»). Сила обличительного пафоса полемически заострена этим приемом, кажется, до предела.

Наступающее далее просветление постепенно преодолевает зловещий колорит и ведет к светлоносной музыке финала («Карьера»). Она тиха, застенчива и нежна. Она потрясает своей чистотой. В ней — душевная озаренность тех, кто жизнь свою отдал служению людям. Здесь уже не возникает драматических вспышек, лишь отзвуки «Юмора» — осмеяние карьеризма — образуют тот слегка контрастный фон, благодаря которому основная идея финала, да и всей симфонии, становится особенно выпуклой. Заключительный музыкально-поэтический афоризм: «Я верю в их святую веру, их вера — мужество мое» — гимн красоте человеческого духа, его величию и бессмертию.

В коде блестяще реализованы выразительные возможности главной темы: мягкое трехдольное колыхание секст в высоком регистре, прозрачная фактура и акварельность гармонических красок, колыбельные ритмы, пасторальные наигрыши. Образ бескрайней дали и как бы самой звучащей бесконечности...

В своей Тринадцатой симфонии Шостакович закрепил многие творческие достижения прежних лет. Афористические высказывания заставляют вспомнить не только восклицания «Обнажите головы!» из хоровой поэмы и Одиннадцатой симфонии,

_________

¹ Известно, как высоко вообще ценит это качество в людях композитор.

но и чисто симфонический прием кульминационных возглашений (начало реприз в Пятой, Восьмой, Десятой симфониях; темы пассакалий Скрипичного концерта, Третьего квартета и Восьмой симфонии). Психологическая заостренность вызывает ассоциации с циклом «Из еврейской народной поэзии», с некоторыми страницами квартетов; картинность отдельных эпизодов — с эпизодами Седьмой и Одиннадцатой симфоний. Наконец, гражданственный пафос Тринадцатой — «наследие» всего песенного творчества композитора.

И все же Тринадцатая Шостаковича — образец нового жанра. Назовем его философско-публицистическим. Обобщив многое из своего предыдущего опыта, композитор создал качественно иной художественный сплав. начальная точка Тринадцатой симфонии — трагические картины «Бабьего яра», заключительный момент — небесная голубизна финала. Этот итог был завоеван в борьбе двух описанных драматургических линий. Она вела к постепенному и неотвратимому просветлению. Все возрастающая вера в добро и разум, вопреки злобе и дикому фанатизму, — вот главнейшая идея симфонии. Так наступающий день с очевидной неизбежностью рассеивает мрак ночи.

Гнев по поводу попираемой человечности, страстное утверждение высочайшей красоты нравственных идеалов — разве благодаря этим качествам не становится для нас Тринадцатая истинной «художественной школой» справедливости и гуманизма? А как отточенно здесь перо мастера! Сродни великому резцу Мусоргского, гранит и высекает оно обличительные гротесковые образы (вот оно, бессмертие «Райка»!), клеймит мещанство и ханжество, взволнованно поет хвалу бескорыстию и благородству.

Да, не только своей общей драматургией замечательна Тринадцатая симфония. Она вызывает восхищение каждым моментом текущей музыки.

Почему же значение ее все еще недостаточно осознанно? Здесь время вернуться к особенностям поэтического текста. Думается, мешает прямолинейность в толковании некоторых неточных по содержанию формулировок Евтушенко. Так, например, после цитированного выше двустишия: «Я верю в их святую силу, их вера — мужество мое» — следует: «Я делаю себе карьеру тем, что не делаю ее». Эти слова, чуждые главной идее, резко противоречат только что высказанному самим поэтом и снижают пафос всей мысли. Но ведь музыка Шостаковича, несмотря на это, подводит нас здесь к самому замечательному в симфонии — инструментальной коде финала. И неудачные слова, вступающие в явный «диссонанс» с ней, тут же забываются, остаются где-то в стороне. Есть и другие досадные погрешности в стихах; часто коробят неприятный натурализм («пахнет луком, огурцами, пахнет соусом кабуль»), иногда плакатная и чисто внешняя лозунговость. Конечно, соус кабуть или прямолинейные лозунги, иначе говоря, несоответствие музыки и текста заслуживает критики. Однако все эти неровности, как острые камни, остаются на дне того многоводного потока, который представляет собой Тринадцатая симфония в целом — произведение сурового оптимизма и неисчерпаемой совестливости...

Следующий шаг на пути становлений подлинной вокально-симфонической драматургии Шостаковича — поэма «Казнь Степана Разина» на слова того же Евтушенко. И содержание и форма поэтического прообраза подсказывали этот жанр — одночастной поэмы с широким симфоническим развитием. Единство сюжетной коллизии, места и времени действия побудило автора ввести в музыкальное повествование закономерности, присущие оперному акту. События вторгаются в рассказ, образуя крепкий оперный «стержень» — ряд сценических эпизодов. Обо всем этом рассказано в статье С. Слонимского «Победа Стеньки Разина» ¹. Ограничусь некоторыми соображениями о драматургии поэмы.

Тематический материал ее отличается редкостным единством; лишь в отдельных местах возникают новые тематические образования. И при этом партитуре присущи яркиеи выпуклые контрасты, отражающие непрестанные смены сюжетных эпизодов. В ней много общего как с Одиннадцатой симфоний (колоритные изобразительные моменты), так и с Тринадцатой (приемы сопоставления солитса и хора, порой также состоящего из обних басов или только мужских голосов).

В «Казни Степана Разина» этой историко-философской поэме, найден новый для Шостаковича летописный тон повествования при особом углублении — об этом справедливо пишет Слонимский — психологического начала. И это тем более знаменательно, что сочинение по существу лишено «чистой» лирики. оно волнует историческо правдой, глубоким сочувствием к судьбе народа, восхищением его мудростью. Особенно потрясает кульминация — реакция толпы на казнь. Здесь Шостакович как будто «реализует» знаменитую реплику Пушкина «Народ безмолствует». (Танцевальный наигрыш, звучащий трагически опустошенно, только подчеркивает безмолвие.) Необычна для эпического произведения сила этой тихой кульминации!

В поэме широко использованы былинные обороты, в значительной степени определяющие ее

_________

¹ См.: «Советская музыка» № 4, 1965.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание