Гиви Орджоникидзе

Весна творческой зрелости

Фото Шостаковича

Старая аксиома: подлинно художественное знечение музыка приобретает лишь в том случае, если она ставит острые общественные проблемы, если в ней воплощены животрепещущие вопросы морали, психологии. Такова музыка Шостаковича. Чтобы по-настоящему понять ее, надо ненавидеть зло — открытое и «скрытое», большое и «малое», общечеловеческое и коренящееся в индивидуальных чертах характера, унаследованное от прошлого и порождаемое современностью. Тот, кто способен на такую ненависть, способен и на истинную любовь к людям, не имеющую ничего общего с абстрактным гуманизмом. Проблема социального зла волнует композитора как проблема непосредственной угрозы ценностям жизни.

В музыке Шостаковича с публицистической зоркостью и яркостью провозглашаются идеи и темы нашей действительности. Хорошо известно, с какой беспощадностью заклеймил он величайшее зло ХХ века — фашизм. Героическая Седьмая симфония стала действенным духовным оружием народа, отстаивавшего честь Родины в смертоноснейшей из войн. В Десятой симфонии Шостакович вновь взывает к совести и разуму людей, сопоставляя картины разрушения и бедствий с могучими порывами жизни.

К середине 50-х годов в творчестве композитора наступает новый этап, знаменующийся резким усилением интереса к народной жизни, историко-революционной теме. Зло, развенчанное в Одиннадцатой симфонии, — это зло слепой веры в «царя-батюшку». Страданием и кровью расплачивается

народ за свое заблуждение. И кажется, видишь и слышишь: над дымящейся Дворцовой площадью вспыхивает горячее дыхание революционных песен...

В вокально-симфонической поэме «Казнь Степана Разина» композитор обличает не только царя и его прислужников, но и дикий разгул низменных инстинктов праздного люда. Однако с исключительной психологической правдивостью показывает он и превращение толпы в человеческие «ЛИЦА»: «Площадь что-то поняла, площадь шапки сняла...»

Все это — произведения зрелые, могучие; произведения, принадлежащие перу гиганта. Но поистине достойно удивления то, с какой силой заветнейшая тема Шостаковича — борьба co злом — воплощена уже в его сравнительно раннем сочинении, опере «Катерина Измайлова». В литературном ее первоисточнике, хронике Лескова «Леди Макбет Мценского уезда», запечатлен быт мещанской, купеческой России, темное царство домостроя, охраняемое традициями, привычками, своими неписаными законами. Есть что-то угнетающее в застылости, незыблемости этого быта, в «вечности» этого миропорядка, где обречены на гибель живые порывы человеческой личности.

Мог ли сюжет Лескова быть актуальным в 30-е годы — время рождения оперы? Может ли он быть актуальным сегодня? Не был ли интерес композитора к нему чисто историческим и эстетическим?

Пытаясь ответить на эти вопросы, вспомним, что быт — великая сила и инерция старого давала о себе знать еще долгое время спустя после того, как купеческая Россия была повержена в прах и сошла с исторической арены. Ее мораль и психология оказались «огнеупорными», они стали питательной средой для всего того, что нам мешало жить, двигаться вперед. Мещанская философия, социальный эгоизм в новых условиях, конечно, принимали новый вид, но сущность их оставалась прежней — хищнической.

Советское искусство 20–30-х гг. насыщено своеобразным штурмовым энтузиазмом, оно активно выступает за полную ликвидацию косных сил — идет ли речь о кулачестве или мелкобуржуазных прослойках, активизировавшихся при нэпе. Пафос его обличающего огня направлен против прошлого в настоящем, покушающегося на завоевания революции. И огонь этот ведется по всему широкому фронту. Интересно отметить, что чаще всего представители враждебного мира показаны в советских произведениях тех лет оборотнями, прячущимися от дневного света («Энергия» Ф. Гладкова, «Соть» Л. Леонова), идущими на позорный союз с антоновщиной (Сторожев в романе Н. Вирты «Одиночество»), скрывающимися в подполье старорежимцами (Тимофей Рваный и Половцев в «Поднятой целине» М. Шолохова).

В грозном авангарде социалистической культуры выступает наша сатира. Еще Маяковский в «Бане» и «Клопе» подверг язвительнейшей критике стяжательство, беспринципность, бездушие, частнособственнические инстинкты. Изуверство и жестокость обличает поэзия Эдуарда Багрицкого («Человек из предместья»). Непревзойденным образцом в срывании всяческих масок с жуликов, бюрократов и пошляков стали фельетоны и книги И. Ильфа и Е. Петрова — «Золотой теленок», «Двенадцать стульев».

Идея борьбы с инерцией «свинцового» российского быта, с порождаемым ею эгоистическим миросозерцанием, беззаконием и самоуправством пронизывает и произведения на историческую тематику. Прошлое отечества выносится на суд современности. В «Климе Самгине» М. Горького развенчаны индивидуализм, антидуховность культуры мещанства, мнимый ореол буржуазного предпринимательства. Само понятие «дела» в романе об Артамоновых обретает зловещее звучание (очень близкое звучанию «дела» Измайловых). Это угнетающая, порабощающая человека безнравственная сила. «Дело, как плесень в погребе, своей силой растет», — замечает Тихон Вялов. В отличие от созидательного труда оно лишено смысла и придает жизни иллюзорный характер. Как все это родственно духу оперы Шостаковича!..

Мог ли комплекс подобных проблем не затрагивать проблему существования человеческой личности и ее взаимоотношений со средой? Не мог, конечно. Одно из самых примечательных свойств искусства 30-х годов — стремление к показу неисчерпаемых возможностей человека в их соподчиненности задачам общественного значения. Достаточно назвать шолоховского Григория Мелехова. Досоциалистическая литература не знала таких образов...

В чем суть счастья? Как к нему идти? — вопросы сложные. У Лескова они поставлены, так сказать, в разрезе семейных отношений. Следует помнить, что интерес писателя к данной проблематике обострился в связи с увлечением драматургией Островского и нашел свое выражение не только в «Леди Макбет Мценского уезда» (1865), но и в «Воительнице» (1866), драме «Расточитель» (1867).

Однако при несомненных художественных достоинствах — живости и стремительности сюжетного развития, яркой социальной характерности персонажей — хроника Лескова нуждалась в значительном переосмыслении и углублении психологических мотивов действия героев. Тогда только стало возможным выявить подлинный драматизм ее нрав-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Гиви Орджоникидзе

Весна творческой зрелости

Фото Шостаковича

Содержание