Выпуск № 11 (216) | 1956 - страница 39

∗

Война. Февраль 1942 года. Хор едет из Средней Азии в Свердловск. После напряженной работы (коллектив дал за семь месяцев 223 концерта) приятно было сознавать, что сегодня, наконец, некуда опешить.

В вагоне тепло, а на улице лютует вьюга. На станциях — люди в тулупах, валенках. Названия станций звучат как-то необычно: Топчиха, Повалиха...

— Ну и морозец! — слышится голос в соседнем купе. — Это тебе не Средняя Азия. Так у нас в Рязанской области под рождество бывает. Выйдут, бывало, на улицу девки разнаряженные. Щеки у них разгорятся. Приставь к щеке опичку, так спичка и вспыхнет.

Человек замолчал. Потом, как вздох, как тайная дума, тихо полилась песня:

Снежки белые, пушистые
Принакрыли все поля...

Звучит песня в вагоне. Ее ведут уже несколько голосов. А вьюга за окном метет...

Утром Владимир Григорьевич подает мне нотный листок. Над торопливо написанными нотами надпись: «Белым снегом нашу сторону замело, ох, другом».

— Вот, послушайте, — говорит он и напевает негромко. Мелодия напоминает волжские страданья. Подошли В. Клоднина и А. Прокошина. Они тоже пробуют петь. Я делаю беглый набросок текста, чтобы можно было впеваться:

В саду липа,
Цвет душистый,
Я одна сижу.
Где-то милый,
Ненаглядный,
Я о нем тужу.

Певицы поют с большим настроением. С другого конца вагона к ним уже спешат подруги. Кто-то прослезился, вспомнив родную сторону.

— Напишите к этой мелодии слова, — говорит мне Владимир Григорьевич.

— Ну какой же я писака!

— Больше некому. Я взволнован песней не меньше, чем Прокошина, Клоднина и другие. Берусь за карандаш и через час читаю первые наброски, но они не удовлетворяют нас. Снова наброски, снова переделки. Всю дорогу я работаю над стихами.

…Вот мы в Новосибирске. 23 февраля, на концерте в честь Красной Армии, передаю Владимиру Григорьевичу последний вариант текста. Певцы одеваются, а Захаров тут же, за кулисами, читает им слова новой песни. Ему особенно нравятся куплеты:

На прощанье
Ясный сокол
Мне сказал: — Не Грусти!
Гляну, гляну
На дорогу
И заноет в груди...

Закачались
Сосны шумные,
В окна бьет пурга.
Ох, не здесь бы,
Ветры буйные,
Рассыпать вам снега.

В Свердловске песня «Белым снегом» впервые прозвучала с эстрады. Когда я слушал в притихшем зале мягкий, задушевный голос А. Прокошиной, ее проникновенное обращение к буйным ветрам, денежной вьюге, к приумолкшим подругам, я невольно вспомнил плач Ярославны на Путивльской стене.

22 апреля 1942 года. Девять месяцев, как мы «на колесах». Сегодня радость: Владимир Григорьевич получил письмо от М. Исаковского, а в письме — стихи для новых песен. Многие песни окрашены горечью, тоской. Одна песня шуточная — «Ой, ругала я судьбу». В ней говорится о том, как колхозница «засундучила» фашиста и сдала его партизанам. Другая — «Ой, туманы мои, растуманы». Песня о народных мстителях на старой Смоленской дороге, о партизанских вьюгах, что гудят день и ночь.

Владимир Григорьевич ночами работает над песней «Ой, туманы мои». По утрам спит. Днем нельзя сосредоточиться — шум, разговоры, песни. А ночью никто не мешает. Наш коллектив живет в вагонах, совсем «по-походному». В купе, отделенном от коридора занавеской, тускло горит коптилка. Захаров сидит, примостившись к узкому столику, изредка заправляет коптилку кусочками воска. Задумался. Записывает что-то на нотные листки.

10 мая закончил песню. Расписал голоса, хотел уже отдать хору для разучивания — но тут попалась ему на глаза хоровая партитура песни «Ой, да уж ходила девчоночка». Заглянул он в знакомые ноты, говорит: «Какое богатое голосоведение! А в моей песне — такое унылое.. Надо переделать». И снова засел за работу.

Возвращаемся, бывало, с концерта, идем по путям к своим вагонам, а в окне Захарова, как всегда, светит тусклый огонек. Вхожу в вагон, открываю занавеску купе, говорю, посмеиваясь: «Еще одно последнее сказанье, и летопись окончена моя...»

— Нет, далеко до конца, — отвечает он. — Вот никак не могу поломать квадратность запева. А потом, поглядите: припев минорный, а второй стих припева во всей песне носит мажорный характер. Начал песню украшать мелкими нотами — получается слишком сложно, теряется простота. Нехорошо. Вариантов много, а нужного еще нет. А хочется сделать песню хорошей, настоящей.

10 августа в Челябинске начали, наконец, разучивать песню «Ой, туманы мои, растуманы». Разучивали легко, быстро. И когда ее пел весь хор, когда подхватили напев высокие женские голоса, мурашки побежали по телу: — Ой, какая песня!

...4 октября 1942 года. Мы снова в родной Москве. Впервые здесь хор исполнил песни «Ой, ругала я судьбу» и «Ой, туманы мои, растуманы». Последнюю слушатели принимают с энтузиазмом.

Певцы с глубоким чувством пели о том, что «чужеземец незваный» получит сторицей

За великие наши печали,
За горючую нашу слезу.

И песня звучала, как молитва, как клятва, как надежда.

Помнится, еще в 1936 году к нам в хор позвонили из Всесоюзного Дома народного творчества имени Н. К. Крупской — нельзя ли познакомиться с записью современной народной песни о партизане. Каково же было удивление работников ВДНТ, когда В. Захаров сообщил им,

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание