Выпуск № 2 (195) | 1955 - страница 43

должен, прежде чем творить, воображать. Воображать с такой силой, чтобы в его сознании возникала отчетливая картина будущего произведения, прежде чем написана хоть одна нота. Его законченное произведение является попыткой воплотить в музыке самую суть этой картины.

Из этого следует, что, когда композитор интерпретирует свое произведение, эта картина ясно вырисовывается в его сознании, в то время как любой музыкант, исполняющий чужие произведения, должен воображать себе совершенно новую картину. Успех и жизненность интерпретации в большой степени зависят от силы и живости его воображения. И мне представляется, что в этом смысле композитор-интерпретатор, чье воображение столь высоко развито от природы, имеет преимущество перед артистом — только интерпретатором.

Второй и еще более важный дар, который отличает композитора от всех других музыкантов, — тонко развитое чувство музыкального колорита. Говорят, что Антон Рубинштейн умел, как ни один другой пианист, извлекать из фортепиано изумительное богатство и разнообразие чистых музыкальных красок. Слушавшим игру Рубинштейна порой представлялось, что в его руках — все средства большого оркестра, ибо, будучи также великим композитором, Рубинштейн обладал интенсивным ощущением музыкального колорита, которое распространялось как на его исполнительскую, так и на его творческую деятельность.

Лично я считаю, что обладание острым чувством музыкального колорита есть величайшее преимущество композитора. Каким бы прекрасным музыкантом ни был исполнитель, я думаю, он никогда не сможет достичь той глубины ощущения и воспроизведения полной гаммы музыкальных красок, что является неотъемлемым свойством таланта композитора.

Для композитора, являющегося также и дирижером, это острое чувство колорита может оказаться помехой при интерпретации чужих произведений, потому что он, возможно, будет вносить в исполнение краски, отличные от задуманных композитором. Не всегда композитор является идеальным дирижером-интерпретатором своих сочинений. Мне довелось слышать трех великих художников-творцов — Римского-Корсакова, Чайковского и Рубинштейна, дирижировавших своими произведениями, и результат был поистине плачевный.

Из всех музыкальных призваний дирижирование стоит особняком — это индивидуальное дарование, которое не может быть благоприобретенным. Чтобы быть хорошим дирижером, музыкант должен иметь огромное самообладание. Он должен уметь сохранять спокойствие. Но спокойствие — это не значит безмятежность и равнодушие. Необходима высокая интенсивность музыкального чувства, но в его основе должны лежать совершенная уравновешенность мышления и полный самоконтроль. Дирижируя, я испытываю нечто близкое тому, что я ощущаю, управляя своей машиной, — внутреннее спокойствие, которое способствует полному владению собой и теми силами — музыкальными или механическими, которые подчинены мне.

С другой стороны, для артиста-исполнителя проблема самообладания, владения своими эмоциями является более личной. Я хорошо знаю, что моя игра не бывает одинаковой. Пианист — раб акустики. Только сыграв первую пьесу, испытав акустику зала и ощутив общую атмосферу, я знаю, в каком настроении проведу весь концерт. В каком-то отношении это для меня нехорошо, но, может быть, для артиста лучше никогда не быть заранее уверенным в своей игре, чем достигнуть некоего

неизменного уровня исполнения, которое может легко превратиться в механическую рутину.

Считает ли композитор-исполнитель, что жизнь артиста-исполнителя оказывает неблагоприятное воздействие на его творчество? Здесь многое зависит от индивидуальности артиста. Например, Р. Штраус ведет активную деятельность как композитор и дирижер. А. Рубинштейн работал над сочинением музыки каждое утро от семи до двенадцати, проводя остальное время за фортепиано. Лично я нахожу такую двойную жизнь невозможной. Если я играю, я не могу сочинять, если я сочиняю, я не хочу играть. Возможно, это потому, что я ленив; возможно, беспрестанные занятия на рояле и вечная суета, связанная с жизнью концертирующего артиста, берут слишком много моих сил. Возможно, это потому, что я чувствую, что музыка, которую мне хотелось бы сочинять, сегодня неприемлема.

А может быть, истинная причина того, что я в последние годы предпочел жизнь артиста-исполнителя жизни композитора, совсем иная. Уехав из России, я потерял желание сочинять. Лишившись родины, я потерял самого себя. У изгнанника, который лишился музыкальных корней, традиций и родной почвы, не остается желания творить, не остается иных утешений, кроме нерушимого безмолвия нетревожимых воспоминаний.

Перевел Г. Шнеерсон

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание