вовалось, что он был в приподнятом настроении. И, когда к нему по окончании игры подошел Иван Сергеевич с выражениями своего восторга, Рубинштейн неожиданно заявил: «А Вы читали гораздо лучше, чем я играл».

Когда окончился вечер, Иван Сергеевич и Рубинштейн вызвались проводить меня домой. Виардо ушла еще до окончания концерта, и я осталась на попечении Ивана Сергеевича. Шел хмурый осенний парижский дождь. Мы сели в карету. Сперва заговорили о моем исполнении романсов Рубинштейна. Автор меня похвалил, но со свойственной ему прямотой заметил, что я не сделала у Виардо заметных успехов. Он слышал меня год назад в Петербурге, и тогда я ему больше нравилась. Видя мое смущение, он признал, что я пою выразительно и искренне, и похвалил меня за то, что я не растеряла эти исполнительские достоинства.

— Отнимите от русского певца душу, он перестанет быть русским, — продолжал Антон Григорьевич.

Он предостерегал меня от плохой манеры пения многих знаменитых певцов, блиставших своей изумительной техникой и, главное, высокими нотами.

— Старайтесь петь так, как поют в русской деревне, — сказал Антон Григорьевич. — Там не гонятся за внешними эффектами, а между тем их пение не может оставить слушателя равнодушным.

С мнением Антона Григорьевича вполне согласился Иван Сергеевич и старался даже более детально разъяснить мысль Рубинштейна.

На прощанье Антон Григорьевич мне сказал:

— Берите пример с Ивана Сергеевича, он учился только в России и ездил в другие страны не учиться, а только учить!

Как-то Иван Сергеевич сказал мне:

— Как жаль, что Вы не слыхали Виардо раньше, какая она была артистка!

Я набралась смелости и спросила Ивана Сергеевича:

— Чем же она пленяла, техникой или красивым голосом?

Более всего мне понравился неожиданный ответ Ивана Сергеевича:

— Она была умной певицей!

***

Много раз мне приходилось наблюдать, с какой кипучей энергией трудился Тургенев над организацией благотворительных концертов. Вокруг него постоянно группировались русские, приезжавшие в Париж. Он был душой и сердцем русской колонии. К нему часто обращались за советом, за помощью и знали, что он всегда встретит радушно и внимательно, всегда поможет.

В пользу нуждающихся Иван Сергеевич организовывал благотворительные концерты. В них принимали участие преимущественно русские музыканты и артисты. Составляя программу, Иван Сергеевич часто обращался ко мне за советом. Он постоянно напоминал об ответственности, которая связана с организацией русского концерта. Он говорил:

— Я не имею права организовать плохой концерт, Париж очень любит русских артистов и считает их непревзойденными.

Иван Сергеевич тщательно составлял программы концертов. Помню, как он писал и переписывал их множество раз, стараясь найти наилучший вариант. Он придавал большое значение последовательности номеров, желая показать каждого участника концерта с наилучшей стороны.

Программу на концертах обычно вел сам Иван Сергеевич. Он любовно знакомил публику с участниками, с гордостью говорил об их достоинствах. И мне кажется, что он был значительно больше охвачен волнением, чем сами артисты. Он прислушивался к каждому шороху в зрительном зале, к каждой ноте музыканта или певца. После окончания концерта само собой возникало обсуждение. Мы все ждали, что скажет Тургенев, как он оценит каждый исполненный номер. Каждое замечание мы воспринимали с величайшей благодарностью: оно было самым справедливым, искренним и верным.

Среди парижских друзей Ивана Сергеевича мне особенно запомнился виолончелист А. Брандуков. Иван Сергеевич проявлял по отношению к нему трогательную заботу. Он часто вникал в бытовые стороны жизни Брандукова, оказывал ему моральную поддержку, знакомил его с видными парижскими музыкантами, словом, был для него настоящим отцом.

Виолончелист Брандуков навещал Ивана Сергеевича довольно регулярно.

Иван Сергеевич неоднократно мне говорил, что предпочитает виолончель любому другому музыкальному инструменту, особенно, если она в руках Брандукова или Давыдова. Он часто советовал мне и многим другим ученикам П. Виардо прислушиваться к игре на виолончели и стараться петь подобно Давыдову или Брандукову. Сама Виардо вполне соглашалась с этим советом и искренне разделяла восторги Ивана Сергеевича. А на одном из занятий она даже напомнила мне, что Иван Сергеевич рекомендовал прислушиваться к «пению» Брандукова.

— Представьте себе, как эта фраза прозвучала бы на виолончели, — говорила мне Виардо, и я старалась подражать смычку Брандукова.

Иван Сергеевич умел красочно выражать свои впечатления. Он как бы рисовал чудесную картину. В этих картинах запечатлевались чувства и мысли, вызванные прослушанными им музыкальными произведениями или исполнением артистов. Игру Брандукова он очень образно передавал яркими поэтическими рисунками. Жалею, что он не записал этих рисунков, они были бы прекрасными портретами талантливого русского артиста.

Но я запомнила несколько фраз. Иван Сергеевич уверял, что, когда играет Брандуков, виолончель исчезает и кажется, что артист поет человеческим голосом. Он уверял, что действительно «не видит виолончели», не замечает, чтобы руки музыканта прикасались к чему-либо. Иван Сергеевич так убедительно об этом говорил, что мы начинали верить каждому его слову.

Мы часто имели возможность убедиться в том, что Иван Сергеевич любит русских виолончелистов и является их страстным поклонником. Когда ему приходилось устраивать в Париже благотворительные вечера, он неизменно утверждал, что прежде всего в программе должно быть предусмотрено выступление виолончелиста.

Наиболее частым участником благотворительных вечеров был А. Брандуков, охотно откликавшийся на предложения Ивана Сергеевича.

Припоминаю даже экспромт, случайно сказанный Иваном Сергеевичем:

Без Брандукова
Успеха нет никакого
или:
Не найдется никого такого,
Кто заменил бы Брандукова.

Когда я собиралась возвращаться в Россию, П. Виардо написала мне рекомендательное письмо, где, не скупясь на похвалы, называла меня своей самой любимой ученицей.

Письмо Виардо я переслала родителям в Киев, а они показали его известному оперному антрепренеру И. Я. Сетову. Он согласился дать мне дебют в Киевской опере в партии Маргариты.

Тургенев живо интересовался моей судьбой и просил меня регулярно сообщать ему о своих успехах.

Вскоре я оказалась в Киеве. Явилась к Сетову. Он пожелал меня лично услышать, прежде чем допустить на оперную сцену. Встретил он меня довольно холодно, и я почувствовала какое-то разочарование. Я боялась к нему снова зайти. Прошло несколько дней, и неожиданно ко мне пришли от Сетова с приглашением явиться на переговоры.

На этот раз он меня встретил очень радушно и даже заявил, что хочет мне поскорее предоставить дебют. Как я узнала впоследствии, причиной такой разительной перемены в отношении ко мне послужило рекомендательное письмо М. Г. Савиной. К ней обратился И. С. Тургенев с просьбой посодействовать мне в моих первых артистических шагах¹. Я долго не знала текста этого трогательного письма и смогла его прочесть, лишь когда была опубликована переписка И. С. Тургенева с М. Г. Савиной.

Мой дебют в партии Маргариты прошел очень успешно, и я была зачислена в труппу Сетова. Вскоре мне предложили подготовить партию Людмилы. Я сообщила об этом Ивану Сергеевичу, и он ответил мне теплым, ободряющим письмом:

«В этой чудесной партии Вы найдете все. Здесь и великолепная техника, столь желанная для многих певиц, жаждущих показать свою виртуозность и тем заслужить признание. Здесь и благодарный материал для подлинной актрисы. Обратите особое внимание на последнее и избегайте быть оперным истуканом. По мере своих сил старайтесь оживить этот прелестный образ артистическим вдохновением, сценической игрой. Я напишу Савиной, чтобы она руководила Вашими опытами. Моя болезнь не позволяет мне подробнее изложить мою точку зрения на игру оперного артиста, искусственно отделенного от драматического только своими виртуозными эффектами. А я не вижу никакой разницы между теми и другими и считаю, что и в опере нужна Савина с ее чудесной душой.

Простите меня за небрежность, чувствую себя плохо, буквы танцуют перед моими глазами, переутомление и болезнь не позволяют написать больше, поэтому откладываю написание более подробного письма на несколько дней. Желаю Вам быть настоящей Людмилой.

Любящий Вас Ив. Тургенев»²

Ответить Ивану Сергеевичу на это письмо мне не пришлось. Во всех газетах появилось сообщение о смерти великого русского писателя.

Письмо мною было получено уже после смерти Ивана Сергеевича. Трудно передать, с каким волнением оно было прочитано.

Я и сейчас, спустя семьдесят лет, не могу удержаться от слез, когда вспоминаю это трогательное письмо. Оно стало для меня и для моих учеников дорогим заветом, который мы старались претворить в жизнь.

В своих воспоминаниях я рассказала слишком мало. Мне хотелось бы более детально остановиться на методе занятий Виардо, побольше рассказать о дорогом и незабвенном Иване Сергеевиче, о его музыкальных вкусах, о памятных беседах с ним.

Пусть эти воспоминания явятся лишь вводной главой книги, которую я намереваюсь написать, если позволит мое здоровье, в ближайшие годы.

М. Л. Василенко-Левитон

г. Молотов, 1947 год

_________

¹ Аналогичный пример горячего участия и заботы мы находим в переписке И. С. Тургенева с русским певцом М. Н. Спасским, также учеником П. Виардо. Большой интерес, в частности, представляет письмо И. С. Тургенева к М. Н. Спасскому от 12 июня 1875 года, опубликованное в книге «Тургенев И. С. Материалы и исследования», г. Орел, 1940, стр. 21. — М. Г.

² Это письмо написано рукой М. Стасюлевича (редактора «Вестника Европы») под диктовку И. С. Тургенева за несколько дней до смерти писателя. Тургенев уже был в очень тяжелом состоянии, но он не забывал о молодой певице и старался ее приободрить ласковым и дружеским советом. Письмо было переслано М. Стасюлевичем М. Л. Василенко с припиской об обстоятельствах, в которых оно было написано (эти сведения сообщены М. Г. Казариной). — М. Г.