ному воплощению образов русской колхозной деревни, он не может пройти мимо этих современных, глубоко национальных песенных форм, впервые метко воспроизведенных и талантливо развитых Захаровым и его хором. Точно так же, образы нашей Советской Армии и партизанского движения, картины революционной борьбы, защиты Родины вряд ли могут найти верное отображение в любом жанре музыки вне творческого использования круга интонаций, связанных с той новой русской боевой песенностью маршевого и ораторского типа, о которой было сказано выше.

Несколькими названными здесь признаками далеко не исчерпывается то новое, что составляет современную интонационную сферу советской русской песни. Гораздо труднее определить новые, современные черты в лирических песенных образах, где связи с русской традиционной лирикой, в особенности романсово-городской, значительно более обнажены. Тем не менее и здесь в лучших образцах несомненно можно обнаружить новые, прогрессивные черты.

Можно назвать ряд крупных советских произведений — симфонических, оперных, ораториальных, в которых образы советской современности находят свое воплощение в интонационных средствах, почерпнутых в современной русской и украинской песенности. Мне пришлось как-то впервые услышать по радио симфоническую поэму «Щорс» Свечникова. Услышав это произведение не с самого начала и не зная его заглавия, я тем не менее без труда мог определить, что это современная советская музыка, ибо ясно ощущались ее интонационные связи с песнями гражданской войны, с новейшей народной украинской песней. Можно критиковать это произведение за отдельные недостатки формы или симфонического развития, но нельзя отказать ему в верности и точности выбора интонационных средств.

То же качество составляет наиболее привлекательную черту в поэме Жуковского «Славься, Отчизна моя», в массовых хоровых сценах оперы «Тихий Дон» Дзержинского. Отзвуки песни «По долинам и по взгорьям», своеобразно преломленной, трансформированной, слышны в одной из частей 2-й симфонии Бунина, воскрешая в нашей фантазии образы революционной борьбы, справедливой народной войны. Отдельные черты новой, современной песенности есть в оратории Шостаковича «Песнь о лесах», в скрипичном концерте Кабалевского. Даже в произведениях на исторические темы, рисующих прошлое русского народа, советские композиторы, стремясь передать отношение современных советских художников к этому прошлому, прибегают в отдельных случаях к приемам и интонациям, выработанным современной песенной практикой. Напомню, например, в симфонии-кантате «На поле Куликовом» Шапорина маршевую фа-минорную тему второй части — тему, несомненно рожденную под известным влиянием советской русской песенности. Такая мелодия не могла бы появиться 50 лет тому назад. Напомню еще боевой хор пугачевцев «А ну, вставайте, поднимайте паруca» в конце первой части оратории Коваля «Емельян Пугачев». Эта песня также впитала ярко выраженные черты современной русской песенности.

Особо важную роль здесь играет новая ритмика, очень импульсивная, подчеркнуто акцентная, утвердившаяся в русской песенности за последние 30–40 лет.

Когда же композиторы, обращаясь к современной тематике, игнорировали эту новую песенную стихию, опираясь лишь на образцы старой классической музыки либо черпая материал из личного композиторского фонда, их неизбежно подстерегала неудача. Так было, например, в «Александре Матросове» Б. Нерсесова — симфонической поэме, посвященной героике Великой Отечественной войны. Интонационная нейтральность, отказ автора от использования новых, современных черт русского мелоса лишили это сочинение правдивости, реалистичности звучания.

Вопрос о современном в нашем музыкальном языке сложен еще и потому, что далеко не все то, что бытует сегодня в массовом музыкальном обиходе, заслуживает претворения и развития в профессиональной творческой практике.

Пора очень серьезно поговорить о более активном воспитании художественного вкуса масс, о более строгом и требовательном отборе композиторами лучшего, наиболее ценного, что бытует в массовом музыкальном обиходе. Воспитание хорошего музыкального вкуса требует непримиримой борьбы со всякого рода отсталыми, хвостистскими тенденциями в творчестве отдельных композиторов, особенно в области массовых жанров.

Когда-то Энгельс писал по поводу старой немецкой революционной песни: «...чтобы воздействовать на массы, она должна отражать и предрассудки масс...» Это было естественно в XVI, XVII, XVIII веках, когда трудящиеся массы были оторваны от большого, настоящего, передового искусства своего времени. Мы помним, что и у нас в первые годы революций бытовали песни, сложенные неизвестными авторами, являвшиеся переделками, ритмическими и поэтическими транскрипциями старых романсов или городских лирических песен. Напомню, например, известную в те годы песню «Там вдали за рекой» («Комсомольское сердце разбито»). Подобное обращение к старым, казалось бы, уходящим в прошлое песенным образам было в те годы естественно, ибо многие люди, певшие эти песни, были воспитаны на образцах популярных городских романсов и данный интонационный круг был для них родным и близким. Мы помним, что и в 30-е годы у нас создавались популярные советские песни, представлявшие собой как бы новые, модернизированные и во многом облагороженные варианты старых лирических песен-романсов. Назову такие песни, как «Каховка» Дунаевского, «Партизан Железняк» Блантера или некоторые песни братьев Покрасс. И это было во многом художественно оправдано, ибо данные песни звучали как своеобразные воспоминания о прошедших боевых днях гражданской войны.

Но ведь жизнь идет вперед. Культура нашего народа, в том числе и музыкальная культура, движется семимильными шагами. Миллионы советских людей приобщаются к богатствам оперной и симфонической классики, приобретают высокий художественный вкус, преодолевая всякого рода «предрассудки», определяемые пробелами музыкального воспитания. Мы не можем и сейчас, на пороге коммунистического строя, жить образами и интонациями прошлого, довольствуясь перепевами старинных чувствительных вальсов и пригородных мещанских песен.

Разве не звучат в наше время музыкальным анахронизмом такие тоскливые вальсы в старинном духе, как «Прощайте, скалистые горы» Жар-

ковского или «Грустные ивы» Блантера, написанные в дни Отечественной войны? А ведь увлечение этой сентиментальной вальсовостью не прекращается и сейчас, о чем свидетельствует хотя бы такая широко распространившаяся в быту песня, как «Сормовская-лирическая» Мокроусова — стилизация старой фабричной вальсовой песни. Мы, разумеется, отнюдь не призываем вообще к отказу от формы песни-вальса. Эта излюбленная в русском быту танцевально-песенная форма еще не раз, вероятно, будет привлекать внимание композиторов и слушателей. Но в новых, благородных и светлых образцах, а не в старомодных, надрывно-слезливых.

Мне думается, что топтание ряда наших песенников в кругу отживающих чувствительно-сентиментальных интонаций угрожает нашей песне, особенно лирической, опасностью стилистического застоя. Нельзя бесконечно культивировать ту интонационную сферу, которая отражает вчерашний день в жизни нашего народа, в его музыкальном ощущении.

Если говорить о народности в советской песне, то мне кажется, что такая песня Дунаевского, как, скажем, «Спортивный марш» («Ну-ка, солнце, ярче брызни»), является более народной, более верно отражающей бодрый, солнечный облик нашей советской молодежи, чем его же песня «Каким ты был» с ее довольно ограниченным диапазоном лирических чувств. И это несмотря на то, что песня «Каким ты был» строится на оборотах, заимствованных из русских городских лирических песен, а в «Спортивном марше» эти обороты отсутствуют. Значит, внешняя оболочка песни — заимствование тех или иных бытующих национальных оборотов — далеко еще не обеспечивает ее подлинной и глубокой народности.

В романе Мальцева «От всего сердца», в главе, изображающей колхозную свадьбу, показано соревнование двух поющих групп. Старики поют печальную старинную лирическую песню:

У окошечка сидела —
Пряла беленький ленок,

а колхозные комсомольцы им отвечают своей молодежной песней, звонкой и задорной:

Ну-ка, солнце, ярче брызни,
Золотыми лучами обжигай.

Писатель очень метко нарисовал состязание нового и старого в современном песенном быту и победу нового. Победа боевой спортивной молодежной песни над печальной песней подневольного крестьянского прошлого вовсе не означает, что все старинные народные песни отжили свой век. Эпизод, изображенный Мальцевым, показывает лишь, что успех песни решает ее идейно-эмоциональная созвучность нашей советской действительности, степень отражения ею новых, прогрессивных сторон народной жизни. Естественно, что «Спортивный марш» в данном случае более точно ответил идейным и эмоциональным запросам колхозной молодежи, нежели старинная песня «У окошечка сидела».

Народность новой молодежной советской песни, ее подлинно современное звучание, таким образом, определились тем, что новая песня вполне соответствовала идеалам наших людей, их боевому, оптимистическому жизнеощущению.

В поисках задушевности и лирической привлекательности некоторые композиторы нередко приходят к унылым мотивам, подчеркнутой минорности, которые вступают в противоречие с современным жизнерадостным текстом, обедняют или искажают его смысл. Возьмем хотя бы такую популярную благодаря своей мелодичности и сердечности песню, как «Провожают гармониста» Милютина. Центральный мелодический оборот в этой песне своим размягченно-романсным, несколько сентиментальным звучанием мало соответствует смыслу текста (см. 7-й–12-й такты мелодии).

Во втором куплете песни на этот мелодический оборот приходятся такие слова: «Принят я на инженерный факультет», а в четвертом куплете — «Инженеру много дела есть и тут». Получается явное расхождение между мелодией и текстом: ясно, что в жизни у нас не говорят столь унылым тоном о таких радостных явлениях, как поступление в вуз.

Если мы вспомним героев нашей современной литературы, скажем, представителей послевоенной колхозной деревни — героев «Жатвы» Николаевой, «От всего сердца» Мальцева, «Кавалера золотой звезды» Бабаевского, мы убедимся, что они интеллектуально и душевно богаче, многограннее, жизнерадостнее, чем герои большинства наших лирических песен.

Может быть, потому и не получаются у наших оперных композиторов лирические арии современных советских героев, что наша песенная лирика зачастую слишком обеднена и не способна питать интонационно-лирическую сферу советской оперы. В самом деле, можно ли представить себе, чтобы Груня Васильцова в опере «От всего сердца» запела арию в духе «Каким ты был»? Мы бы с этим никак не согласились, ибо Груня у Мальцева во много раз глубже, содержательнее, чем основной образ этой песни.

Есть у нас и такие образцы советских песен, где авторы идут на более откровенные уступки плохим вкусам. Есть, например, песни, воскрешающие жанр западного танца, в частности танго. Примеры такого рода не раз уже назывались, начиная с недавно появившейся песни Мокроусова «Россия — наша Родина». Есть и песни, написанные в «блатном», уличном стиле, вроде «Почты полевой» Левитина или «В жизни очень часто так случается» Соловьева-Седого. Эти песенки, записанные на граммпластинки в исполнении Марка Бернеса, все еще распространяются в нашем быту, звучат в поездах, парках и домах отдыха, отравляя вкус молодежи.

Итак, многие наши бытующие песни — и сентиментально-лирические, и тангообразные, и примитивно развлекательные — тоже представляют собой в своем роде сферу «современных интонаций». Но это те интонации, которые не в состоянии обогатить нашу музыкальную культуру в целом, пополнить новыми, прогрессивными элементами массовый интонационный словарь.

О такого рода творчестве Белинский говорил: «Оно не управляет толпою, а льстит ей, не утверждает даже новой моды, а идет за модой».

Асафьев в своей книге «Интонация» горячо восставал против «дешевой развлекательной и чувственной интонационной стихии». «Это страшная сила, — говорил он. — Она калечит «слуховую память» массового восприятия и художественный вкус, понижая ценность всегда «на слуху», у множества людей бытующего запаса интонаций».

Думается, что успех всей нашей советской му-