сделанную до него другим, зря тратит время и силы на уже опороченные приемы, это обидно и бесхозяйственно. Время показывает, что такие песни, если даже они и поются некоторое время, все же быстро умирают, не оставляя глубоких следов в народе.

Что же обеспечивает советской песне черты подлинной народности и прочную долговечность?

Мне думается, что это, прежде всего, тема или же сюжет песни, затем неразрывная связь музыки и текста. И наконец, глубокая связь напева песни с народной национальной основой.

В современной русской песне немало образцов вполне органических интонационных сплавов. Каковы же составные элементы этих сплавов? Что, будучи соединено с русской национальной песенной основой, создает тот интонационный сплав, который нужен советскому народу? Основой этого сплава, так сказать, железом, я считаю старую крестьянскую песню, а все остальные элементы — лишь необходимыми примесями, вроде вольфрама, молибдена и т. д. (а иногда просто шлаком, который по недосмотру или недобросовестности вовремя не вычистили).

Высокосортную сталь, да еще сталь для машин, варить не просто — необходимы всяческого рода примеси, которые делают ее крепче или гибче. Наша песня, как сильнейшее идейное оружие в руках народа, должна быть гибкой, глубоко эмоциональной для того, чтобы служить целям строительства нашего будущего. И если правомерно существование в своем почти чистом виде песен старокрестьянских, революционных, хорошего старого русского романса, то имеем ли мы право культивировать в нашей песне всякого рода шлак, отражающий остатки буржуазной идеологии в сознании человека? Имеем ли мы право допускать в наши песни отбросы кабацкой меланхолии, цыганщину, шансонетки и прочие принадлежности отдельных кабинетов буржуазных ресторанов? Имеем ли мы право загрязнять музыкальный быт народа «блатным» языком — порождением уголовного мира, давно окончившим свое существование в нашей стране? Должны ли мы развлекать наш народ судорогами джазовой музыки и эротическими «растворениями» танго, блюзов и бостонов? Нет, нет и тысячу раз нет!

У нас есть гениальные образцы произведений народного творчества, как дореволюционные, так и современные — о гражданской войне, о наших вождях, о мире. У нас есть сокровищница подлинно народного искусства великих русских классиков. Только опираясь на эти благородные традиции, мы можем нащупать новые правильные пути развития русской советской песни.

Почему музыковеды, помимо анализа положительных явлений, не займутся анализом подлинных истоков дурных влияний в нашей музыке и не покажут нам, композиторам, происхождение и смысл этих влияний? Если мы не будем бороться с этими чуждыми влияниями, нам грозит опасность воспитать вкус народа в неверном, вредном для русской, а следовательно, и интернациональной социалистической культуры, направлении.

В семье братских республик русская культура первая среди равных. Ориентируясь на нее, растут и крепнут национальные культуры не только советских республик, но и стран народной демократии, для которых Советский Союз и культура его национальных республик являются образцом. У нас часто говорят об «интернациональном» музыкальном языке. Эти разговоры глубоко ошибочны. Если понадобился особый «интернациональный» язык в музыке, то можно предположить, что национальный музыкальный язык одного народа не понятен другому. Можем ли мы утверждать, что русскому человеку непонятен, скажем, немецкий музыкальный язык Бетховена, Иоганна Штрауса или армянский музыкальный язык Хачатуряна, что французу не понятен русский язык Мусоргского или негру итальянский язык Верди? Нет, этого никто не станет утверждать.

Музыкальный язык сам по себе, по своей сущности, интернационален, и в сокровищницу мировой культуры, т. е. в интернациональную сокровищницу, входит все гениальное, прекрасное и прогрессивное, что когда-либо создавалось человеком, вне зависимости от его национальности. А произведений, созданных вне национальности, не существует. Музыкальный язык также всегда национален. Другое дело, что музыкальный язык народа подвержен изменениям; для него действительны все законы развития и изменения, наблюдаемые в общественной жизни, в нем отражаются все изменения, происходящие в психологии человека, связанные с изменением общественного строя. Но национальная основа — результат накопленных столетиями интонационных, ритмических, ладовых особенностей — остается всегда прочной основой, на которой происходят дальнейшие изменения, связанные с обогащением и развитием музыки данного народа.

Отказ от этих национальных основ ведет композитора к космополитизму со всеми его вредными извращениями.

Мне кажется, что за последнее время у нас появились признаки ложного понимания проблемы национального в музыкальном искусстве. В некоторых новых песнях вновь зазвучали отголоски «блатной» музыки, цыганщины и прочих чуждых нашему искусству явлений. Таковы, например, новые песни о мире Дм. Покрасса, М. Фрадкина, не так давно обсуждавшиеся Секретариатом ССК. Такова же вызвавшая у нас острую критику песня Б. Мокроусова «Россия — наша Родина» и ряд других.

Некоторые товарищи в своих выступлениях говорят о каких-то «общесоветских» интонациях, лишенных в своей основе национальных признаков. Характерно выступление на нашей дискуссии тов. Мокроусова, который настаивает на том, что новая советская песня якобы не должна основываться на интонациях крестьянского русского фольклора. Как будто мы, советские люди, — «Иваны, не помнящие родства». Тов. Данилевич много говорил о советской массовой песне и совершенно опустил вопросы ее национальной формы.

Недавно в Ленинграде при обсуждении новой кантаты о мире А. Маневича автор заявил, что он сознательно опирался на интонационный строй Вебера, Брамса, Мендельсона, считая, что это более интернационально, чем русские интонации, которые он применяет лишь в финале.

Когда И. Дзержинского упрекнули в том, что одна из его песен недостаточно по-русски национальна, он ответил, что ищет сплава русских интонаций со... «среднеевропейскими».

О такой «интернациональной», а по моему убеждению космополитической, музыке еще больше говорят в кулуарах. Тенденции отказа от на-

циональных признаков музыки нередко возникают и в творчестве. Чем же вызваны эти ошибочные тенденции? Причин этому несколько:

1. Очень большая часть наших композиторов мало знакома с русским народным творчеством, в лучшем случае ограничивая свои знания репертуаром хора им. Пятницкого.

2. Далеко не все знакомы с такими настольными книгами каждого музыканта, как записи русских народных песен, сделанные классиками русской музыки.

3. Многие композиторы не понимают того, что для подлинного изучения современного народного творчества необходимо личное соприкосновение с народом. Необходимо жить с ним одними интересами, изучая его жизнь, труд, его современное искусство.

4. Музыковеды не занимаются научным анализом удачных и неудачных песен советских композиторов, не сравнивают их с лучшими образцами народного творчества, с одной стороны, и, наоборот, с дурными образчиками песенок, являющихся пережитком старого мира. У многих композиторов талант выше техники, а интуиция часто обманывает, и тогда музыковедческая помощь — живая и страстная, а не схоластическая — может помочь им отобрать жизненные, глубоко народные приемы.

Перед мастерами советской песни — сложный путь наибольшего сопротивления: не идти легкой дорожкой штампа и истрепанных интонаций, а обратиться к сокровищам русской народной песни, не только старой, дореволюционной, а и сегодняшней, советской, уже приобретшей новые, еще малозаметные стилистические особенности. А всем сторонникам «интернациональной» советской песни от души советую заняться, прежде всего, национальной советской песней. Чем быстрее они достигнут совершенства в ней, тем скорее эта песня станет достоянием и других братских культур, ибо хорошая национальная музыка есть золотой фонд всего человечества, и этим она интернациональна.

Народность и современность

И. НЕСТЬЕВ

За последние два-три года в наших критических статьях и выступлениях часто фигурируют понятия «современная интонация», «современный мелодический стиль». Никто не может отрицать того, что русский национальный мелос, русская песенность не являются чем-то незыблемым, раз и навсегда данным. Русская песенность так же, как и вся жизнь русского народа, его культура, его быт, на протяжении истекших 30–40 лет подверглась существенным изменениям.

Эти изменения отнюдь не зачеркивают тех основных ладовых и мелодических признаков, которые характеризуют общенациональную русскую музыкальную культуру. Здесь ни о каких взрывах, мгновенных переворотах речи быть не может. Черты нового, рожденные революционной эпохой, почти всегда сочетаются в нерасторжимом единстве с традиционными песенными элементами, прежде всего мелодическими, ладовыми, унаследованными от старых народно-песенных традиций. Новые черты дополняют собой, обогащают, обновляют общенациональный музыкальный язык, отнюдь не зачеркивая его основных, традиционных, отшлифованных веками художественных признаков.

Что же новое вошло в качестве яркого и ценного пополнения в фонд массовой русской песенности наших дней?

Прежде всего, это та стихия революционной маршевости, которая внедрилась в русский народно-песенный обиход еще в период первой русской революции, а затем в дни Октября и гражданской войны. Русская и украинская задушевная мелодика, сердечность и искренняя эмоциональность славянского народного мелоса сочетались здесь с четкой волевой ритмикой марша, массового шествия, с мужественной ораторской манерой акцентировки, подчеркивания ведущих фраз напева. Об этой плакатности, подчеркнутой акцентности, маршевости новой русской песни не раз говорил в своих статьях Б. В. Асафьев, правильно определяя это новое качество песни как «естественное выражение боевого мужества и стойкости всей страны в годы величайшего напряжения народных сил и роста народной славы».

Классическими образцами этой новой русской песенности являются такие песни, как «По долинам и по взгорьям», «От края и до края», «Полюшко», «Священная война». В наши дни эти образы вновь воскресают в некоторых песнях о мире — Белого, Туликова, Мурадели; авторы этих песен порою сознательно воссоздают характерные сурово-маршевые интонации классических русских песен гражданской войны. Существенным образом отличаясь от старинной распевной песни русского крестьянства, эти песни-марши тем не менее сохраняют яркие интонационные признаки русского национального стиля.

Можно упомянуть другой, не менее характерный тип песни, также широко вошедший в массовый обиход. Это тоже марш, но более легкий, светлый, подвижный, прозрачный, связанный с любимейшими образцами раннего комсомольского фольклора. Вспомните «Мы кузнецы», «По морям, по волнам», «Комсофлотский марш», позднее «Песню о встречном» Шостаковича, некоторые песни Дунаевского. Отражение этого типа песенности мы находим в одной из лучших страниц оратории Шостаковича «Песнь о лесах» — в темах пятой части «Сталинградцы выходят вперед».

Наконец, новые интонационные признаки, почерпнутые в современном песенном быту русской колхозной деревни, запечатлены в ряде лучших песен Захарова, отчасти Соловьева-Седого, Новикова. И здесь новые черты лирики, юмора и новые ладовые, ритмические обороты, рожденные искусством частушечников и гармонистов, сочетаются с традиционными песенными элементами. Если сегодня композитор обращается к музыкаль-