Выпуск № 12 (133) | 1949 - страница 53

В отделе иностранцев-музыкантов надо было бы сделать очень-очень много поправок. Но это взяло бы слишком много времени, Kоторого у меня нет.

Я решился, при краткости времени, хоть кое-что заметить о главнейших:

1) Во всём этом отделе, композиторы поименованы на 2 разных манера: то сначала фамилия, и потом имя; то сначала имя, а потом фамилия. Это непозволительно: надо писать либо так, либо сяк. На два разных манера не годится вовсе!

2) Стр. 163. «Моцарт — величайший из музыкантов» (как так? А Бетховен, а Бах?).

3) Стр. 164. «Моц[арт] — рыцарь Золотой шпоры» (не рыцарь, а кавалер Зол[отой] Шпоры)³.

4) Стр. 176. «Моцарт — всеобъемлющий музык[альный] гений» (нынче этого уже давно не находят).

5) Стр. 170. Лезюёр (=надо сказать Лесюёр).

6) Стр. 175. Дюссек (=надо: Дуссек).

7) Стр. 178. Жировец (=надо: Гировец)⁴.

8) Стр. 184: — «У Бетховена 3 русских квартета» (это неправда: в них только русские тем ы, но. они ничуть не русские квартеты)⁵.

Без №№:

Эти статьи имели такой громадный успех, что раскуплены и достать их нельзя более.

Мейербер «работал не в интересах искусства» (какая смешная клевета!).

Шуберт (Франц) написал около 170 Lieder (= неправда: он написал их около 700).

Берлиоз «Замечательный композитор» (надо сказать: гениальный).

Б[ерлиоз] сошелся с Листом в 1847 г. в Веймаре (нет: это было еще в начале 30-х годов XIX века).

Б[ерлиоз] «обладал громадной техникой оркестра» (нет, надо сказать: обладал громадным оркестровым талантом).

Мендельсон «делает знакомство»... (это не по-русски).

Шопен «был преимущественно нежен, мечтателен» и т. д. (неправда: у него была также громадная сила, мощь, энергия, порыв, страстность — и, более всего, несравненное выражение национальности польской.

Лист (про него пропущено, что он в России был в 1842 и 1843 годах, и имел везде колоссальный успех).

Бюлов — ученик Вагнера, (неправда: он был ученик Листа)⁶.

Множество других заметок (карандашом) я сделал в самом тексте, хотя далёко не все, какие следовало бы сделать. Вообще «словарь» составлен довольно поспешно и не очень точно. Пожалуйста, передайте это всё Кл[авдии] Ал[ексеевне] Дурново.

Ваш В. Стасов

[P. S.] Неужели Вы не получили (под бандеролью) посланные мною Вам №№ «Новостей»?! Три экземпляра моей статьи о Гофмане (и М. М. Иванове), и 2) Два экземпляра моей статьи об Олениной-д’Альгенм?

Эти статьи имели такой громадный успех, что раскуплены и достать их нельзя более.

49.

С. П. б. Импер[аторская] Публ[ичная] Б[иблиоте]ка. 6 февраля 1903.

Многоуважаемый Иван Семенович [sic!], великая просьба к Вам! Я был в таком глубоком восхищении от Гофмана, третьего дня 5 февраля, что решил тотчас же написать статью, очень смелую про этот «прощальный» его концерт. Я это и ему самому сказал, в антракте, — предварив его, что, так как он уезжает к Вам в Москву 6-го, т. е. вчера, то я пошлю ему свою статью вслед, т. е. в Москву, через Вас.

Он объявил, что будет очень рад Вас видеть! И Вас знает. Но на беду, вчера утром я был совсем болен и совершенно в невозможности писать хотя единую строчку. Вероятно простудился немного! Но он может, завтра или послезавтра, он может уже и уехать вовсе из Москвы. Куда — не знаю!

И вот, усердно прошу Вас, повидаться с Гофманом, в его концерте или на квартире, и спросить: когда именно и куда он поедет теперь из Москвы? Мне так бы хотелось послать поскорее «прощальную» свою статью. Ведь он 3 года не приедет теперь в Петербург и Москву — этакая жалость и беда нам!!!

Он решительно идет в гору и громадно совершенствуется. Он на несколько шагов еще приблизился к Рубинштейну!!!!

Как он играл 1-й концерт Шопена, (e-moll), как 6-ю «Рапсодию» Листа, как c-moll’ный «Ноктюрн» Шопена (по моей просьбе, и как бы специально для меня) — просто невообразимо!!! А сколько еще всех других чудных вещей!!

Да, идет в гору, громадными шагами, поет, поет. Пожалуйста, напишите мне: куда он едет?

Только бы моя будущая статья вышла сильна и хороша!!! Как я этого желаю!

Ваш В. Стасов.

50.

С. П. б. Импер[аторская] Публ[ичная] Б[иблиотека] 7 февр[аля] 1903

Многоуважаемый Семен Николаевич, эта. г-жа Дурново, Ваша знакомая, опять прислала мне письмо — без своего адреса! Вот-то странная особа! По неволе я принужден опять просить Вас: переслать ей мою записочку.

Что прикажете делать!!! Вот-то народ, эти дамы!

Пользуюсь настоящей оказией, чтобы сказать Вам несколько слов про здешние музыкальные дела:

Глазун ничего пока не пишет. Говорит, что устал, надо отдохнуть... Но последняя его вещь, уже после VII симфонии и 2-й сонаты для ф[орте]п[иано] (где финал — такой громадный и чудный chef d’oeuvre) — а именно «Suite еn Моуеn Age» (Средневековая сюита) — чудеснейшая вещь!

Лядов пишет «песенки для детей», и я надеюсь, что это опять будут такие же бриллианты, как первые 18.

Римлянин занят своими постановками опер, ничего не говорит про новые вещи, а наверное они есть, может быть еще опера.

Феликс Блуменфельд задавлен операми и их репетициями, однако пописывает хорошие вещицы (этюды и т. п.).

Аренский болен (вырезали ему нарывы в горле), но готовит постановку сеоей прекрасной оперы «Наль и Дамаянти» у Вас в Москве, — также большие инструмен[тальные] сочинения².

Балакирев, как Вы знаете, написал в последние годы несколько малозначительных романсов и ф[орте]п[ианных] вещиц³, но теперь опять как-то упорно замолчал. Видно — просто совсем не может, и только ржавеет.

Наша Глинкннская комиссия (почти вся из плохих и тупых чиновников) решает всё только какие-то глупости про монумент Глинки, и я взял да вышел оттуда вон⁴.

Ваш В. Стасов.

51.

С. П. б. Императ[орская] Публ[ичная] Б[иблиоте]ка. 27 янв[аря] 1904

Многоуважаемый Семен Николаевич, вот как Вы?! Не смотря на наши редкие свидания и на Ваше почти невыезжание из Москвы, а мое — из Петербурга, Вы всё продолжаете помнить меня, и немножко даже любить меня и симпатизировать мне! Как мне это дорого, и как высоко я это ценю! По нескольким обстоятельствам, из которых некоторые даже и порядочно печальны, я последнее время мало писал прежним добрым друзьям и знакомым, в том числе и Вам, — но что-то вроде тревожной и беспокойной совести все как будто постоянно поталкивало меня под бок, и упорно, словно зубная боль, которая, по словам одной (впрочем вовсе не с зубной болью) басни Крылова, не давала мне «ни отдыха, ни срока» и постоянно жужжала мне под ухо: «А Семен Николаевич! А Семен Николаевич! Что он, нехороший что ли человек, или незначительный, не добрый и не милый, и не писал тебе, не вспоминал тебя (негодный ты каналья, неблагодарное животное!!)? Ну, чего же ты, после всего этого стоишь? Того только, чтобы на Тверской, в Москве, в доме Романова, тебя окончательно исключили из порядочных людей, и впредь не тратили на тебя ни единой капельки чернил, ни единого носика стального пера...!! Вследствие таких жестоких реприманд, я вот поскорее и пишу Вам, и стараюсь опять взойти к Вам в милость, особенно и всего больше, во-первых, получив милую, дорогую и сердечную телеграмму 2 января¹, которая была в тот день для меня одною из самых, самых что ни есть телеграмм, поздравлений и пожеланий — словно Вы схватили и крепко-накрепко прижали меня к сердцу, а во-вторых, получив из собственных рук Кл[авдии] Алекс[еевны] Дурново книгу в знатном переплете, где Вашею рукою, в «предисловии к русскому отделу» написано столько доброго и любезного про меня. Так мне не хочется, чтоб после всего этого Вы могли считать меня совершенно одолеваемого черною неблагодарностью. Нет, нет, я право всё-таки чего нибудь еще стою и по части искрекной и глубокой моей благодарности — Вам. Примите ее от меня, и только не взыскивайте за молчание, иногда очень и очень принужденное!

А каковы Беляевские дела!! Истинно грандиозные! Я много про него знал и видел хорошего и чудесного, целых 20 лет выдавал нашим композиторам, в «день Глинки» (мною же выбранный и предложенный), 27 ноября, музыкальные премии по 3 000 р. всякий год (итого в 20 лет — 60 000 рублей), которые я должен был объявлять происходящими от неизвестного мне «Музыкального доброжелателя», я знал многое и многое про этого удивительного человека, но что он сделал и назначил по своему духовному завещанию (я надеюсь, Вы читали и в «Новом Времени», и в моей большой статье о Беляеве, в «Ниве» 1904 года № 2) — то превзошло все мои ожидания².

Я думаю, тоже и Ваши! Какого человека мы лишились!! Издали жму Вашу добрую, честную и крепкую руку.

Ваш всегда В. Стасов.

52.

С. П. б. Императ[орская] Публ[ичная] Б[иблиоте]ка. 21 апреля 1906

Многоуважаемый Семен Николаевич, я показывал Ваше письмо нескольким (главнейшим) нашим Музикусам. Но единогласия и единодушия по вопросу о 50-летии музыкальной деятельности М. А. Балакирева не оказалось, и, как я по всему могу заключить, празднования этого 50-летия здесь у нас не произойдет.

К этому я со своей стороны могу прибавить, что, по моему мнению (да также и по мнению нескольких других личностей), в настоящую минуту вовсе и не было причины для празднества, про которое напечатали «Русские Ведомости»: 1855 год вовсе не был началом музыкальной деятельности М. А. Балакирева, ни в кaком отношении!!

Сочинять музыку Балакирев начал гораздо раньше 1855 г., являться в качестве пианиста на эстраде — тоже.

В 1855 году Балакирев ничем другим не отметил свою художественную деятельность, кроме того, что, переселившись из Нижнего Новгорода в Петербург, дал 22 марта концерт (далеко не первый), где играл несколько своих сочинений (тоже далеко не первых). Как же ставить этот концерт краеугольным камнем чествования и юбилея?!¹

Вы давно знаете, многоуважаемый Семен Николаевич, как я всегда уважал М. А. Балакирева и всегда хлопотал о его чествованиях. Я и в настоящую минуту сохраняю все прежние мои к нему чувства и симпатии.

Но писатель «Русских Ведомостей»² явно был худо осведомлен, и никто не обязан повторять и продолжать его ошибки.

Кстати замечу здесь еще, что статья анонима в «Р[усских] Ведом[остях]» необыкновенно не

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание