5) Троицкие дни, 6) Русалии, 7) Ярилин день, 8) Купальская ночь, 9) Осень — дожинки, варка пива, вызывание духа умерших, охота, засидки (посиделки), 10) Святки (языческие), 11) Святые вечера (христианские), где мне и понадобились две и три, может быть, строки текста, о котором я Вас прошу, 12) Новый год, 13) Масленица... Когда в Москве Вы были так добры и давали мне на просмотр свои записи, — я кое-что мелодическое записал себе (кое-где есть и начальный текст), — но хотелось бы иметь еще 2-3 строки текста, характерного для данного случая. Еще должен сообщить, что хотя я по возможности везде упоминаю, что «мелодия записи такого-то», но вообще я не стесняюсь их и изменять, а иногда и соединять 2–3 в одну».

Приведенные отрывки характеризуют творческие интересы, связывавшие двух выдающихся русских музыкантов — Листопадова и Кастальского.

Среди разнообразных песенных жанров, представленных в собрании Листопадова, почетное место занимают героический былинный эпос и исторические песни. Вклад Листопадова в дело изучения южнорусской, в частности, донской, эпической песни исключительно ценен.

В большинстве работ о русском былинном эпосе основное внимание уделялось северной традиции сольного эпического сказа. Средне- и южнорусские эпические песни до последнего времени еще не стали широким общественным достоянием. Правда, не только напевы, но даже тексты их систематически стали записываться сравнительно недавно, в самом конце прошлого столетия, а в некоторых областях лишь в наши дни. Тем более радостно, казалось бы, должны были быть встречены первые листопадовские публикации донского эпоса. На деле оказалось не так. Беспристрастной научной оценке замечательных образцов донского эпоса помешала господствовавшая тогда точка зрения на поэтические тексты южнорусских (в частности, казачьих) былин лишь как на своеобразный результат «искажения» и «деградации» традиционных северных текстов. В глазах авторитетнейших филологов того времени северная эпическая традиция расценивалась как наиболее совершенная и как якобы более древняя сравнительно с южной и северо-восточной (уральской) казачьей эпической традицией.

Весьма показательной в этом отношении оказалась опубликованная в 1914 году статья В. Ф. Миллера «Казацкие эпические песни XVI–XVII веков», основанная в значительной мере на листопадовских записях. Появление этой статьи, подвергающей сомнению художественную полноценность донской былины, было тяжелым ударом для ученика Миллера — Листопадова.

В наши дни ошибочность подобной точки зрения не вызывает сомнений. Южнорусская, а также северо-восточная — самостоятельная ветвь общерусского монументального эпического древа. По своей художественной ценности южнорусские и северо-восточные эпические песни отнюдь не уступают северным сказам.

Казачьи эпические песни отличаются большей лаконичностью в развитии сюжета. Если средняя продолжительность северной «старины» достигает 300–600. а иногда и свыше 1 000 стихов, то тексты южнорусских, в том числе и донских, былин обычно содержат 50–80 стихов, лишь изредка достигая 150. Такая лаконичность объясняется, с одной стороны, условиями военно-походной жизни казачества. Но, помимо того, широкораспевный многоголосный склад южнорусской хоровой эпической песни несовместим ни с пространностью изложения, ни с импровизационным складом повествования северных сказителей. Об этом справедливо писал сам Листопадов: «Одноголосие на севере, в соединении с речитативностью, повлекло за собой для сказителя полное освобождение от сдерживающих рамок напевного ритма и открыло широкое поле для всякого рода отклонений, отступлений и полной импровизации в текстах, тогда как донской былине несвойственна импровизация текста, потому что хоровое пение охраняет песню от значительных изменений».

Лаконичность былинных текстов, записанных Листопадовым, в полной мере искупается яркостью и характерностью поэтических образов и исключительной красотой мелодии. Распетые, «большого дыхания» мелодии донских былин полны своеобразной эпической величавости, подлинно богатырской мощи.

Исключительно интересны листопадовские записи донских исторических песен, охватывающих огромный период — с середины XVI и по конец XIX века. Особенно ценный вклад представляет грандиозный «разинский цикл» (36 песен), своего рода «эпическая биография» народного героя, отдельные эпизоды которой («Разин в плену у турецкого султана», «Разин и персидская княжна», «Раненый атаман у перевоза») оказываются записанными впервые.

Замечательны также донские песенные циклы о Ермаке Тимофеевиче, о Петре I и, особенно, об Отечественной войне 1812 года, песни о семилетней войне (1756–1763), в частности, о взятии казаками Берлина, о великом полководце Суворове и другие.

Вся более чем полувековая деятельность Листопадова была направлена на поиски и собирание лучших образцов русского народного песнетворчества, на разработку новых методов записи песни и на исследовательскую работу над собранным богатейшим материалом.

Самая жизнь собирателя представляет поистине трудовой подвиг, замечательный пример бескорыстного, неутомимого и самоотверженного служения великому делу собирания и изучения народного искусства.

До последнего времени листопадовские донские песни мало использовались композиторами. Годы появления в печати листопадовских записей (1911) были годами засилия антинародных модернистских течений в композиторском творчестве. В этом заключалась причина того, что замечательная по своим высоким художественным достоинствам донская народная песня, с ее глубоко самобытным многоголосием, не привлекла внимания русских композиторов XX века, за исключением одного лишь Кастальского. А между тем записанные А. М. Листопадовым донские песни представляют подлинное сокровище для пытливой композиторской мысли, они способны служить подлинным источником вдохновения.

Литовская народная песня

Я. ЧУРЛИОНИТЕ

Первое, с чем встречается исследователь литовского народного творчества, это существование внутри страны двух географических зон, резко различающихся по своим музыкально-стилистическим особенностям. Вся сравнительно небольшая территория Литовской ССР делится на юго-восточную область — Дзукия (с примыкающей к ней частью юго-западной области Сувалькия) и северо-восточную область — Аукштайтия (с примыкающей к ней северо-западной областью Жемайтия). В основе этого деления лежит, вне всякого сомнения, своеобразие исторического развития литовского народа. Не случайно вся народная музыка области Дзукия, а также части юго-западной Литвы по левую сторону Немана имеет много общих черт с музыкой славянских народов. Мы встречаем здесь те же древние лады, что и у русских и белоруссов, те же метро-ритмические формы с пятидольными и семидольными построениями, тот же протяжный характер некоторых интонаций, схожие жанры и т. п. («жнивные» песни, сходные с белорусскими, аналогичные с русскими «колядные» песни, пляски и т. д.). Приближаясь к центральной части, эти общие черты постепенно бледнеют, а на севере и на западе Литвы почти совершенно исчезают. Те элементы, которые составляют связь между литовским и славянскими народами, на севере заменяются другими, более родственными с латышской народной музыкой; в распространенном здесь многоголосии легко обнаруживается влияние «хоральной» гармонии. Эти явления объясняются складывавшимися в продолжении многих веков тесными сношениями с соседними народами: на юго-востоке с русскими, белоруссами и украинцами, на северо-западе — с латышскими племенами.

В то же время литовское песнетворчество имеет свои неповторимо своеобразные, коренные национальные черты: лирический по преимуществу характер напевов, свойственный самым различным жанрам песен, некоторые характерные творческие приемы, тематика, обусловленная общностью быта и исторического прошлого.

С древних времен основным занятием литовцев было земледелие; оно развивалось медленно, в тяжелых условиях. Территорию Литвы покрывали непроходимые леса и болота; культивирование почвы для посевов зерна требовало огромных затрат труда. Только постепенно территория превращалась из дикой, малообитаемой в пригодную для сельскохозяйственных целей.

Главной тематикой литовского фольклора является сельскохозяйственный быт. Много песен рассказывает о тяжелой крепостной неволе и борьбе крестьян против гнета помещиков.

Заметно сказались на развитии литовского фольклора замкнутость и обособленность литовской деревенской жизни. В течение многих столетий литовский крестьянин нес тяжелое иго феодализма. Это иго было тем тяжелее, что от городов, так же как и от поместного дворянства, крестьянина отделяло различие в языке: литовские города и поместья были по большей части островками польской культуры; между крепостным крестьянином и городским населением не было и не могло быть тесной культурной связи. Положение не изменилось существенно и после включения Литвы в состав Российской империи (в конце XVIII века). Язык крепостного по-прежнему считался презренным языком, всякое проявление национальной культуры преследовалось царским режимом. Литовскому крестьянину пришлось не только бороться с тяжелыми условиями жизни, но и защищать свой родной язык. Но чем тяжелее гнет, тем больше и сопротивление, тем ярче выявлялись классовые и национальные черты литовского крестьянства. И в то время когда в городах и поместьях внедрялась культура, чуждая литовскому народу, культура, нередко питавшаяся реакционными идеями, выражавшаяся в чуждых, иноземных формах, — в это самое время литовский народ, не имея возможности средствами печати выражать свои мысли и чувства, выражал их устно в прекрасных песнях и сказках, в пословицах и поговорках, воплощая свои радостные и горестные переживания в музыке, танцах и других видах фольклора. Со временем разъединение увеличивалось, противоположность полонизированной «панской» и литовской крестьянской культуры вырисовывалась все резче. В результате деревня оказалась (по крайней мере до середины XIX века) единственной носительницей литовской национальной культуры. В национальной форме скорбного лиризма литовской дайны (песни) с большой силой сказались безотрадные думы народа, порабощенного крепостным правом и национальным гнетом. В мгновенных просветах тихой радости, порожденных мечтой о другом, лучшем быте, выражены чаяния прекрасной свободной жизни. Сдержанный, благородный лиризм музыкальных настроений окрашен несколько угрюмым колоритом природы Прибалтики, с ее темными бесконечны-