программы концертов, ни о выплате сочинителю «нормального» авторского гонорара! Ведь эти симфонии как раз и являлись сочинениями крайне поверхностными, но их академическая направленность и схематизм классикоподобного конструирования и оформления гарантировали автора от каких-либо придирок по его адресу.

И разве Римский-Корсаков обнаружил в «Шехеразаде» пренебрежение к достигнутым в историческом процессе развития симфонии способам крупного музыкального конструирования? Ведь это грандиозное симфоническое произведение только потому кажется таким «свободным» и «легким», что поэтическая образность, выразительность и убедительнейшая изобразительность заслоняют для слушателя творчески примененные и творчески наполненные совершенно несомненные схемы сонаты, рондо-сонаты, вариаций и т. д.

Мы готовы признать за Римским-Корсаковым, как борцом за известное направление в музыкальном искусстве, долю «вины» в том, что некоторыми своими высказываниями он не раз давал повод людям наивным и особенно враждебным к данному направлению в искусстве принижать значимость его творчества. Зачем было ему подчеркивать, что «Шехеразада» не симфония, а симфоническая сюита? Зачем было переименовывать симфонию «Антар» также в симфоническую сюиту (с нашей, неформалистской точки зрения наименование здесь вообще никакого значения не имеет)? Зачем было сообщать друзьям и критикам, что сам он не считает себя гениальным, и убеждать их в своих статьях не именовать его «гением»?

Впрочем, и Глинка позволял себе говорить: «Я не был никогда Геркулесом в искусстве», и далее: «сравнивая себя с гениальными maestro, я увлекаюсь ими до такой степени, что мне по убеждению не можется и не хочется писать»...¹

Шуман жаловался на то, что его ученики в 3–4 часа управляются со сложными музыкальными построениями, для осуществления которых ему потребовалось бы 3–4 дня. Шуман с наивной скорбью относил это, повидимому, к несовершенству своей одаренности, не учитывая того, что задачи, разрешаемые им в несколько дней творческой работы, превращались в замечательные достижения музыкального искусства, которые живут поныне и, может быть, будут жить еще века, в то время как блистательно быстро выполненные его учениками упражнения так и остались упражнениями, никому, а, может быть, и им самим ненужными.

Для того, чтобы говорить о себе вещи «невыгодные» и делиться с окружающими минутами сомнений или чувством неудовлетворенности своими достижениями, нужны бесстрашие и большая внутренняя свобода, неприсущая большинству художников и достойная уважения и преклонения. Но принимать эти высказывания на веру, считая их истиной о данном художнике, мы имеем столько же оснований, сколько принимать на веру заявления художников другого типа, с откровенностью утверждающих: «я — гений!»

Надо, однако, признать, что в музыкальной жизни нередко дурно используются самокритические замечания великих людей: «Если уж Глинка, Римский-Корсаков или Шуман сами критически оценивали свою одаренность, — полагают, повидимому, в этом случае критики, — значит, из их собственных высказываний и надлежит исходить в характеристике их творчества». Помимо многих психологических причин, породивших приведенные выше самокритические замечания, не следует забывать о том, что, как норма, художественное творчество великих композиторов гораздо глубже их даже самых прозорливых высказываний о своем творчестве.

«Шехеразада» Римского-Корсакова — одно из популярнейших произведений мировой литературы. К настоящему времени, то есть 60 лет спустя после сочинения, «Шехеразада» не только не утрачивает своей популярности, но, наоборот, вместе с 6-й симфонией Чайковского относится к числу наиболее часто исполняемых пьес в концертах и серьезных, и общедоступных,— и на садовой эстраде, и в радиовещании во всем мире.

Казалось бы, чего лучше, если крупное музыкальное произведение, нисколько не элементарное, напротив, достаточно сложное, как бы само укладывается в восприятие, порождая в фантазии те образы, которые слышались и виделись композитору? Оказывается, нет! Исключительные по яркости мелодии восточного народного склада (почти ни одна из них не заимствована из фольклора), в которых необыкновенно остро обобщены основные черты различных по типу народных образцов, это, на самом деле, великое достижение композитора, оказывается, не имеет права на достаточно высокую оценку: ведь мелодии эти не те, которые дошли до нас через Бетховена от самого Баха, не преемственно классические, «наджизненно величественные»; это мелодии то ли слишком телесные, то ли легковесно поверхностные, словом, — «мелодии-плебеи»! Не следует особенно высоко ценить по той же причине и форму произведения в целом, и стиль. Произведение это будто бы даже способно вредно влиять на консерваторскую молодежь, отвлекая ее от консерваторски-классического, то есть сухоконструктивного сочинительства. К этому в сущности сводились претензии к «Шехеразаде» в 90-е годы прошлого века, — эпохи, когда музыкальной жизнью нашей страны руководило Императорское Русское Музыкальное Общество.

Оставляю в стороне последующие годы, когда «Шехеразада» день ото дня завоевывала исключительное массовое признание и признание специалистов у нас и на Западе.

Праздничными вечерами для нашей учащейся молодежи полвека назад были вечера, когда в летних садовых провинциальных концертах нас знакомили с «Шехеразадой»! А в студенческих кварталах столичных городов или за границей, где приходилось учиться, живя в труднейших материальных, а большей частью и моральных условиях, нашей молодежи можно было каждодневно слышать, как эта молодежь пересвистывается темами из «Шехеразады», вызывая друг друга из студенческих закутков. Еще «Антар», замечательное произведение (навеянное арабской сказкой Сенковского) , но далеко не такое поэтически действенное и изобразительно яркое, как «Шехеразада», вызвал к жизни вдохновенное стихотворение современного арабского поэта, посвященное Римскому-Корсакову; красноречиво и темпераментно автор выражал свое изумление перед неведомой ему до сих пор изобразительной

_________

¹ Из письма к Н. Кукольнику от 19 января 1855 года.

мощью музыки, близкой его сердцу и привлекательной. «Шехеразада» для множества почитателей сказок «Тысячи и одной ночи» стала, поистине, как бы подлинным новым музыкальным вариантом этого собрания упоительных сказок!

Между тем и «Антар» и «Шехеразада» созданы в Петербурге русским художником, представителем русской национальной школы.

И вот именно это обстоятельство послужило поводом к новым придиркам по адресу композитора, возникшим, как это ни парадоксально и нелепо, в последние десятилетия в наших советских музыковедческих и публицистических работах.

«Восток» у Римского-Корсакова, Бородина, Мусоргского и самого Глинки — не подлинный, а «петербургский Восток»! — восклицали многократно их авторы, как бы смакуя глубокомыслие и остроумие этого открытия. В чем же дело? Мелодии у всех этих великих композиторов не в точности соответствуют подлинным мелодиям армян, осетин, узбеков, арабов, иранцев, и способы художественной обработки народных мелодий у этих композиторов, может быть, и не вполне соответствуют духу мелодий в понимании упомянутых народов!..

Некоторые даже полагали, что здесь более подошла бы обработка в духе баховской полифонии. Бах, как некий всечеловек в музыке, в своем действительно универсальном музыкальном мастерстве на грани XVII и XVIII веков должен же был предвидеть музыкальные потребности всех народов мира и осознать их более зорко, чем «провинциально мыслящие» композиторы в России XIX века. Какой нелепый вздор! Ни Глинка, ни «Могучая кучка» никогда ведь не выдавали себя ни за арабов, ни за армян. Они создавали музыку русскую, имея, однако, надежду, что музыка эта по качествам своим приобретет международное признание и значение. Эта их надежда оправдалась в степени, на какую, может быть, никто из них и не рассчитывал. Однако их внимание к мелодиям самых различных народов Востока безмерно превосходило внимание к этим мелодиям у кого-либо из композиторов западноевропейского мира. И то, что ими сделано в смысле раскрытия музыкально-поэтической ценности этих восточных мелодий и, следовательно, качеств человеческой природы, проявляющихся в них, и в смысле их утверждения в роли формообразующих элементов в музыкальном строительстве крупного плана, представляет крупнейшую заслугу этих композиторов, справедливо вызывающую преклонение человеческих масс и, в частности, и представителей народов Востока! Кому же не ясно, что давшая уже свои ценные плоды культурная творческая работа в Грузии, Армении, Узбекистане, Казахстане и других республиках нашего Союза, основанная на доскональном изучении народного творчества и проникнутая стремлением к созданию самостоятельных ценностей в музыкальном искусстве, постепенно приводит к появлению образцов более отточенных в своей национально-народной специфичности, чем поэтически показанная музыка Востока в сочинениях русских композиторов. Настанет, несомненно, время, когда и композиторы-арабы, и композиторы -иранцы приступят к серьезной творческой работе на основе их превосходнейшей народной музыки. Но для того, чтобы эти новые достижения в национальной музыке могли приобрести международную значимость, приближающуюся к значимости сочинений великих русских композиторов, нужны еще годы культурной работы при наличии композиторских талантов или гениев равной с ними силы. При всех условиях сочинения русских композиторов играли, должны играть, да и посейчас играют огромную поучающую роль в национальных республиках Советского Союза. Невозможно отрицать то, что в самых различных и иногда очень талантливых сочинениях молодых композиторов в наших республиках (как и за рубежом) то и дело проскальзывают штрихи из «Шехеразады», в которой, очевидно, есть удачно схваченные и подчеркнутые черты подлинно народной музыки.

Несколько лет назад в московской музыкальной жизни произошел случай, после которого должны были бы прекратиться разговоры о «петербургском Востоке». На одном из съездов композиторов-мелодистов, то есть певцов — знатоков и сочинителей народных песен из самых различных национальных республик и областей Союза, один из лекторов решил их ознакомить с музыкой «Шехеразады». Смущенный присутствием представителей подлинного восточного творчества, он робко приступил к показу этого произведения, опасаясь, что тут-то, в этой аудитории и скажутся все дефекты «петербургского» восприятия музыкального Востока! Какой же поражающей неожиданностью оказался бурный успех этого сочинения у всей аудитории, — и у узбеков, и у туркменов, и у армян, с их восторженными и как бы оспаривающими друг друга заявлениями: «Так это же наша музыка», или: «Это же и есть настоящая наша музыка». Это была полная победа композитора, гениально обобщившего самое основное в народно-песенных элементах у различных народов Востока. Это был полный провал наших музыковедческих заблуждений!

Еще одна чисто «цеховая» претензия нашего времени к «Шехеразаде», в сущности представляющая лишь перепев уже известных старинных неудовольствий Чайковского, Лароша и молодого Танеева по поводу обращения с темами в произведениях «Могучей кучкй»: в сочинении этом слишком много тематических повторов и «секвенций»! Подумаешь, какое несчастье!

С таким же успехом можно заявить, что и в сочинениях Баха слишком много имитаций, да, кстати сказать, и секвенций тоже. Изобильные повторы основных и не основных тематических попевок у Баха не смущают ревнителей цеховых традиций разве лишь потому, что эти попевки за два с половиной века их существования прочно въелись в сознание профессиональных музыкантов. Тематический же материал в сочинениях «Могучей кучки» признается многими из них за недостаточно ценный («не величественный»!). Кстати сказать, «Шехеразада» — уже позднее произведение Римского-Корсакова, в котором доскональность гармонического и темброво-красочного анализа тем значительно уравновешена широтой тематического развития и богатством формального конструирования — чертами художественно синтезирующей направленности. Секвентные повторы, как формообразующее средство, характеризуют здесь лишь одну тему — тему моря.

Как это, впрочем, уже отмечено в некоторых работах наших музыковедов, Римский-Корсаков