ваем утром в один из отдаленнейших живописных районов. Не успеваем расположиться в отведенной нам комнате, как раздается стук в дверь. Входят два бойца. Краткий, по-военному, диалог: «Разрешите обратиться. Нельзя ли одолжить до вечера, если у вас есть, какой-нибудь портрет Чайковского?» — «А зачем вам?» — «Разрешите доложить на концерте». Мы озадачены неожиданной просьбой. Наконец, находим экземпляр романса «Средь шумного бала» с небольшим портретом Чайковского на обложке. Довольные находкой, бойцы уходят. А вечером, над импровизированной эстрадой под открытым летним небом, мы видим громадный портрет Чайковского, сделанный самодеятельными художниками, в раме из полевых цветов. Почти две тысячи человек, в течение четырех часов, в необычной тишине сосоедоточенно слушали лекцию-концерт. И все же после окончания раздались голоса ненасытных слушателей: «Мало!»... Вот такие же бойцы и офицеры Советской Армии, освободив Клин от фашистских варваров, прежде всего устремились к Дому-музею Чайковского посмотреть, что сталось с этой святыней русской культуры.

Думается все же, что главной причиной, из-за которой отказываются публично выступать наши музыканты-ученые, является не отсутствие навыков. Решающую роль здесь играет недооценка значения популяризаторской деятельности. И не потому ли некоторые наши музыковеды отказываются не только от публичных выступлений, но и не пишут популярных брошюр, в которых ощущается такая острая нужда? А ведь еще Ломоносов, Менделеев, Мечников, Павлов, Белинский, Серов, Рубинштейн и другие выдающиеся русские деятели уделяли большое внимание популяризации науки и искусства. Вспоминаются слова товарища А. А. Жданова: «У нас забывают, что корифеи музыкального искусства не чуждались никаких жанров, если эти жанры помогали продвинуть музыкальное искусство, в широкие массы народа». Разве нельзя отнести эти замечательные слова, сказанные о музыкальном творчестве, и к нашему музыкознанию; к нашей-науке о музыке?

Таким образом кадры музыкальных лекторов не пополняются ни музыкальными учебными заведениями, ни из среды музыковедов. Такое положение и привело и чрезвычайно острому недостатку в кадрах музыкальных лекторов. Сейчас — это основное препятствие, ограничивающее развертывание музыкально-лекционной работы. Даже крупные города, имеющие консерватории (например, Горький), вынуждены выписывать лекторов из Москвы или Ленинграда для прочтения популярной лекции о Глинке, Чайковском, Бетховене.

Очевидно, в целях смягчения этого кризиса, по инициативе Комитета по делам искусств при Совете Министров РСФСР, были изданы популярные очерки, «рекомендованные в качестве лекций для музыкально-литературных лекториев при филармониях РСФСР». Не вдаваясь в оценку этих очерков-лекций (иные из них порочны по своим идейным установкам, другие содержат ошибки и неточности), следует заметить, что они не могут заменить выступления квалифицированного лектора. Они написаны для некоей абстрактной неизменной аудитории. Между тем одна из основных трудностей лекторской работы как раз и заключается в том, что лекцию на одну и ту же тему приходится читать в самых различных по профессии, возрасту и степени подготовленности аудиториях. Естественно, что «лицо» аудитории будет в известной мере определять план лекции, отбор материала, его расположение, стиль изложения, характер языка, длительность лекции и т. д.

В попытке разрешить кризис изданными очерками-лекциями есть и другой недостаток. Они, очевидно, рассчитаны на прочтение перед аудиторией, ибо трудно себе представить, чтобы кто-нибудь выучил Наизусть целую «чужую» лекцию. А такое чтение на глазах у аудитории никогда не сможет заменить живой, непринужденной речи и неизбежно вызовет скуку.

Есть еще одно обстоятельство. Очевидно, вопреки намерениям инициаторов издания этих брошюрок, были случаи, когда они читались даже лицами, вовсе не причастными к музыке. Нетрудно себе представить последствия. Общеизвестно, какой поток непредвиденных вопросов, самых разнообразных, самых неожиданных, не имеющих сплошь и рядом прямого отношения к теме лекции, обычно обрушивается на лектора. Ответы на эти вопросы иногда превращаются в новую небольшую лекцию. Эти вопросы могут озадачить и квалифицированного лектора. Естественно, что лектор, вынужденный пользоваться готовой популярной лекцией, на многие из вопросов ответа дать не сможет.

Как много говорят нам эти записки-вопросы! Торопливой рукой набросаны они на обороте билета, пропуска, программы, на клочках бумаги... Они говорят о необычайной активности слушателей, об их возросших культурных требованиях, их начитанности, их пытливом, живом интересе к искусству. Вот для примера вопросы из кипы записок, полученных от слушателей различных аудиторий Москвы, Сталино, Новосибирска, Воронежа, Горького, Барнаула:

«Какие сдвиги имеются в советском музыкальном творчестве после Постановления ЦК ВКП(б) от 10 февраля?», «Где были вы, советские музыканты, критики, деятели, композиторы — до Постановления ЦК? Почему вы не замечали вопиющих ошибок советского музыкального творчества?», «Над чем работают сейчас крупнейшие советские композиторы?», «Высказывался ли кто-либо из советских композиторов отрицательно о фопмализме — до Постановления ЦК?», «Почему у Шостаковича, Прокофьева так много насмешки и сарказма?», «Чем объяснить, что среди романсов советских композиторов нет таких популярных и понятных, как романсы Чайковского, Глинки, Рахманинова?», «Почему многие советские песни так схожи меж собой?», «Как реагировали на Постановление ЦК об опере Мурадели "Великая дружба" заграничные музыкальные круги — реакционные и прогрессивные?», «Чем объяснить успех формалистических произведений советских композиторов за границей? Кому они нравились?», «Кто из советских композиторов может считаться представителем прогрессивного реалистического направления, о котором говорил товарищ Жданов?», «Расскажите подпобно о советских произведениях, удостоенных Сталинских премий после Постановления ЦК», «Покажите образцы резко выраженной формалистической, какофонической музыки», «Как расценивается 7-я симфония Шостаковича в свете Постановления ЦК о музыке?», «Могут ли мелодии популярных массовых советских песен стать основой для создания

симфонии?», «Как расценивается опера "Война и мир" Прокофьева? Почему никто из великих русских композиторов-классиков не написал оперу на этот сюжет?», «Нужна ли нам джазовая музыка?», «Когда оздоровят нашу музыкальную эстраду, не пора ли надеть смирительную рубашку на некоторых наших халтурщиков?», «Как относились к музыке великие русские писатели?», «Как относились к музыке классики марксизма?», «Может ли композитор выразить музыкальную культуру данного народа, если он сам — другой национальности?», «Как и в чем отражается классовая борьба в музыке?», «Как может проявиться реализм в инструментальной музыке?», «Кого имел в виду Роллан в образе Жана Кристофа?», «Почему "Шехеразада" Римского-Корсакова кажется мне все-таки русским произведением по Своему духу?», «Может ли быть антинародным произведение, если в нем много народных мелодий? Что является в этом смысле определяющим?», «В чем выразилось влияние Чайковского на мировую музыку?», «Имела ли влияние русская народная песня на творчество западных композиторов?», «Можно ли причислить Скрябина к великим русским композиторам?», «Я когда-то читал, что Чайковский — пессимист, певец скорби уходящего дворянского класса. Верно ли это? Я никогда этого не ощущал. Финал фортепианного концерта Чайковского (не помню точно, которого) зовет вперед, на борьбу, на труд, к свету и радости. Побольше бы таких "пессимистов"!», «Не является ли взгляд Мусоргского на русский народ, как на "цельный", по существу реакционным, тдк как этот взгляд отрицает классовое расслоение народа?», «Как обстоит дело с советской музыкой для детей?», «Когда, наконец, западная фокстротная музыка будет заменена советской танцевальной музыкой?», «Соответствуют ли действительной жизни Бетховена некоторые факты, изложенные в повести Одоевского «Последний квартет Бетховена?», «Какую связь можно усмотреть между "Крейцеровой сонатой" Толстого и Бетховена?».

Многие из этих вопросов являются характерными, так сказать, типовыми для советских аудиторий. Бесчисленное количество вопросов задается об элементах музыкального языка, музыкальных формах, жанрах, терминах, инструментах, музыкальном слухе и т. д.

Вопрос: «Что прочесть о музыке, о композиторе», является для нас самым страшным. Если бы работники Музгиза слышали этот вопрос так же часто, как мы, — безусловно это нашло бы отражение в издательском плане. Этот вопрос буквально превратился в вопль советского слушателя, который жаждет популярных брошюр по всем вопросам музыкального искусства.

Иногда профессия слушателей находит свое, неожиданное для лектора, любопытное отражение в некоторых вопросах. Студенты-химики спрашивают: «На какую тему по химии защищал диссертацию Бородин?», «Моряки просят подробнее рассказать о симпатиях Римского-Корсакова "к морским делам" и т. д.

«Претензии» бывают самыми неожиданными. Слушатели-украинцы просят как можно подробнее рассказать о влиянии украинской народной песни на Чайковского. Сибиряки «обижаются» за богатейший музыкальный фольклор своего края, «недостаточно отраженный» в произведениях советских композиторов, и просят передать им об этом. Учащиеся ремесленных школ хотят иметь «свои» песни о своей жизни и работе.

Музыкально-лекционная, популяризаторско-просветительная деятельность отражала и отражает ошибки, недостатки и пробелы нашего музыкознания, неразработанность многих вопросов. До Постановления ЦК ВКП(б) от 10 февраля 1948 года в лекциях о советской музыке имело место апологетическое восхваление творчества композиторов-формалистов. Не вскрывалась борьба двух направлений советской музыки. Читались лекции, по теме своей рассчитанные на узкий круг «гурманов». Недостаточно подчеркивалось значение великих традиций русской музыкальной классики для советского музыкального творчества. В лекциях, посвященных русской музыке, и сейчас иногда неверно, с антипатриотических позиций освещаются ее взаимоотношения с западноевропейской музыкой. Недостаточно глубоко раскрываются черты ее самостоятельности, самобытности, ее влияние на мировую музыкальную культуру.

Как показывает лекционная практика, квалифицированный советский слушатель, в особенности после недавних решений партии по идеологическим вопросам, после Постановления ЦК о музыке, проявляет повышенный интерес к таким вопросам, как выявление национального в искусстве, как отражение классовой борьбы в музыкальном творчестве. Он требует четких выводов и обобщений, партийного большевистского освещения явлений искусства. Его не удовлетворяет объективистская трактовка исторических явлений, лиц, фактов. Он протестует против замалчивания приоритета русской музыки, ее глубокого идейного содержания. Его интересуют вопросы борьбы реалистического направления в русской музыке с антиреалистическим. Он требует диференцированной, а не в «едином потоке» данной, характеристики народности и реализма Глинки и Даргомыжского, Мусоргского и Бородина, Чайковского и Римского-Корсакова.

Что греха таить! Многое из всего этого мы попросту обходим. Многое освещаем шжерхностно, а иногда и просто неверно. Эти вопросы, предъявляемые пытливым квалифицированным советским слушателем, обращены не только к нам, музыкантам-популяризаторам, но и ко всему нашему музыкознанию. В силу нашей профессии мы особенно остро чувствуем неразработанность нашим советским музыкознанием многих вопросов, которые так волнуют сегодня слушателя. Решение этих задач может быть осуществлено только коллективными усилиями всех советских музыковедов.

Музыкально-популяризаторская деятельность является жизненнейшим жанром музыковедческой работы, и мы, бесспорно, несем ответственность за многие ее недостатки. Но есть упрек, который можно адресовать прежде всего нам. В силу нашей профессии мы стоим гораздо ближе к советскому массовому слушателю, чем наши «пишущие» товарищи — музыковеды, критики, композиторы. Мы часто и непосредственно общаемся с различными советскими аудиториями, наблюдаем их реакцию на исполнение произведений, выслушиваем их запросы, требования, беседуем с ними.

Некоторые из нас объехали всю страну, читали перед колхозниками, шахтерами Донбасса и Кузбасса, моряками Черноморского и Северного флотов, бойцами и офицерами Советской Армии,