кальном фронте, является непонимание партий, ности и политических задач советского искусства. В этом я вижу основную причину и моих собственных ошибок. Они заключались не только в том, что я в программе по истории пианизма, написанной в 1945 году, писал о музыке Прокофьева и других композиторов-формалистов как о положительных явлениях, но и в том, что я, работая в Комитете по делам искусств, не боролся с формалистами.

Когда я исполнял обязанности редактора журнала «Советская музыка», я тоже шел на поводу у формалистов и космополитов. И правильно сказал однажды т. Келдыш, что ничего хорошего про меня, как редактора журнала, сказать нельзя». Отдав скромную дань самокритике, Николаев перешел к критике деятельности Г. Когана, допустившего ряд серьезных ошибок. Эти ошибки выразились в грубейшей недооценке русской пианистической школы и прежде всего Антона Рубинштейна, в стремлении ориентировать советский пианизм на исполнительский стиль Бузони. Собрание было благодарно Николаеву за раскрытие больших ошибок Г. Когана, но осталось совершенно неудовлетворенным самокритикой Николаева.

К. Розеншильд: Один из важнейших моментов, коими определяется значение статьи в «Правде», заключается в том, что в ней буржуазный космополитизм не только пригвожден всенародно к позорному столбу, но и указан как главная опасность, стоящая сейчас перед нами на пути борьбы за дальнейший прогресс в нашем социалистическом обществе. Идеология космополитизма опасна не только тем, что она представляет собой враждебный пережиток капитализма в сознании одной части наших людей, но и в том, что эта идеология играет роль отравленного духовного оружия, которым капиталистический мир пытается отравить сознание наших людей ядом неверия в силы и гений нашего народа, ядом переоценки сил наших врагов.

Наши музыковеды и критики космополитического толка хотя и выступали здесь с покаянными речами, но между строк, вполголоса, они пытались оспорить положения статьи «Правды». Каждый из них говорил о себе и никто не говорил друг о друге; подавляющее большинство говорило об отдельных ошибках, но никто не сказал о системе взглядов, никто не предпринял попытки разоружиться. С этой точки зрения наиболее поучительны примеры Бэлзы и Оголевца. Бэлза, бия себя в грудь, каялся, но не сказал нам главного: какие мотивы толкнули его на путь лести, карьеризма, на тактику пробираться во все учреждения. И Оголевец не сказал нам, в силу каких причин он опустился до самых гнусных методов прокладывания пути в своей деятельности, до методов, характерных для последних подонков общества, до методов политической клеветы, инсинуаций, вымогательства, шантажа, угроз.

Несомненно, что налицо определенная система и объединяемая ею группа. Возникает вопрос: что толкает этих людей на объединение, в силу каких причин группируются они? Мне кажется, что одной из главных причин, которые руководят ими, являются слабость, убожество, реакционность их идей. Именно (потому, что они слабы, именно потому, что их идеология не может рассчитывать на поддержку народа, они пытаются сложением своих жалких сил компенсировать убожество своей системы взглядов, не имеющих никаких шансов на распространение. Самый факт группировки, думается, налицо. Люди поставили перед собой цель отравить сознание нашего народа и особенно нашей молодежи. В этой связи чрезвычайно характерен факт, приведенный здесь т. Келдышем. Речь идет о письме студентов института им. Гнесиных по поводу творчества Рахманинова последнего периода. Письмо это, конечно, не к чести наших коммунистов, работающих в институте, в том числе и моей. Оно свидетельствует о том, что мы не вели в институте серьезной борьбы против космополитизма, плохо занимались идейным воспитанием молодежи. Из этого факта необходимо сделать все надлежащие выводы.

М. Пекелис в лирико-эпическом тоне рассказывал здесь о том, как создавался учебник по истории музыки под его редакцией. Но почему он умолчал о том, что в целях создания этого учебника действовала группа людей, объединенных общностью ошибок?

Мне думается, что налицо некоторый маневр: люди типа Бэлзы и Оголевца предпринимают тактический ход, рассчитанный на сохранение позиций, для того, чтобы, выждав более спокойный момент, навязать нам новые дискуссии о мирном врастании модернизма в социалистический реализм и т. п.

Пусть товарищи крепко задумаются и поймут раз навсегда, что о таких вещах мы дискутировать не будем, ибо этот вопрос для нашего народа давно и бесповоротно решен. Не дискуссия, а беспощадный разгром этих идей. Этого требуют интересы нашей партии, нашего народа, интересы нашей борьбы за коммунизм, а это для нас выше всего.

К. Успенская останавливается на ошибках Житомирского и Грубера,— Житомирский, говорит она, не дал настоящей критики своей порочной концепции и, в частности, в отношении Скрябина. Глубокие идейные срывы характеризуют всю педагогическую деятельность Житомирского в консерватории. Эго убедительно подтверждается дидломной работой «Вопрос о влиянии русской музыки на творчество Дебюсси. Дебюсси и Мусоргский», выполненной студентом класса Житомирского.

Профессор Грубер превратил свое выступление в очередную профессорскую лекцию — аполитичную и беспартийную, как и вся деятельность Грубера.

Характерно, что как бы ни менялись установки и направление в консерватории, проф. Грубер всегда находит свое место и никогда почему-то не противоречит. В его докладах о реалистической музыке мы не ощущаем связи с нашей современностью, не знаем позиции Грубера в отношении вопросов советской музыки. Неблаговидна деятельность Грубера, как руководителя Комиссии советской музыки. Почему именно он, не пишущий совершенно работ о советской музыке, стал руководителем этой комиссии — непонятно. Впрочем, проф. Груберу весьма благоволили старое руководство Комитета по делам искусств, Шебалин и др. На кафедре Грубера работал Бэлза, которому он покровительствовал даже после того, как буржуазные концепции это-

го космополита были подвергнуты разоблачению. На кафедре Грубера работают и Т. Цытович, и многие другие формалисты. Грубер не считает нужным сказать, как он своим профессорским авторитетом покрывал этих людей.

A. Большеменников останавливается на планах Г осударственного музыкального издательства. Несмотря на то, что из плана 1948 года были изъяты порочные работы, все же Музгиз (Ленинградское отделение) выпустило глубоко ошибочную книгу А. Буцкого «Структура музыкального произведения», подвергшуюся жестокой, но справедливой критике. В этом вина не только наша, но и Ленинградской консерватории и в первую очередь ее директора П. Серебрякова, усиленно рекомендовавшего к изданию эту низкопоклонническую работу. Точно так же ошибкой издательства был выпуск труда В. Беркова «Гармония Глинки», в котором содержатся грубейшие идейные промахи. Перед Музгизом стоят большие и серьезные задачи — дать в ближайшее время необходимое количество книг по всем отраслям музыкознания. Но нам нужна помощь и, в первую очередь, Музыковедческой комиссии ССК. Музыковедческая комиссия должна стать центром, где обсуждались бы и рекомендовались все предназначенные для издания работы, выдвигались авторы. От этих прямых задач комиссия упорно уклоняется. Установление тесной творческой и организационной связи между Музгизом и ССК и в первую очередь Музыковедческой комиссией — один из залогов успеха нашей работы.

B. Захаров: Три дня нашей работы свидетельствуют о том, что с музыковедением у нас весьма неблагополучно. Это едва ли не самый отсталый участок музыкального фронта. Заскорузлость, инерция отживших взглядов, полнейшая разобщённость, идейно-теоретический разброд— таковы черты, характеризующие современное состояние нашей музыкально-критической мысли. В самом деле: музыковеды, так же как и вокалисты, страшно разрознены. Они никак не могут объединиться. У каждого музыковеда своя теория, свои установки, лишающие их возможности друг с другом договориться. Несомненно, что к нынешней стадии своего развития наше музыковедение пришло с громадным количеством ошибок, срывов, случайностей, заблуждений и пр. А ведь существует хорошая и верная формула: «Наука — враг случайности».

Создается впечатление, что мы стоим перед необходимостью заново создавать и строить прочные идейные и организационные основы советского музыковедения. Здесь уже говорили и, совершенно справедливо, что нам необходимо решительно пересмотреть всё, что было написано и напечатано нашими музыковедами. Теория марксизма-ленинизма еще не вошла в сознание музыковедов. Вряд ли нужно много доказывать, что это тот фундамент, та основа, без овладения которой нельзя сделать ни одного шага вперед. Полная оторванность от жизни, от того, чем и как живет наш народ, — черта, глубоко характерная для музыковедов. Яркий пример — выступление т. Грубера. Он только теперь обнаружил, что запоминаемость мелодии играет основную роль в сочинении. Тов. Грубер не знает или забыл о том, что народ усвоил и обнаружил это сотни лет назад. И вот сегодня мы говорим о группе людей, которые тянули нашу музыку назад. Эта группа с громаднейшей энергией, используя все имевшиеся в ее распоряжении средства, отрывала наше музыкальное творчество от народа. Надо прямо сказать, что подавляющее большинство выступлений было совершенно неудовлетворительно, а речь т. Шлифштейна напомнила мне слова стихотворения Есенина: «Прости меня за всё, в чем был и не был виноват». — «Оперы Прокофьева "Повесть о настоящем человеке" я не слышал, но все же повинен в ее пороках». Я не думаю, чтобы Прокофьев приписывал Шлифштейну такую решающую роль в своих идейно-творческих срывах.

Многих из нас привело в некоторое недоумение выступление т. Кабалевского. Я очень люблю этого композитора, радуюсь его перестройке. Он сказал много правильного, но не сказал о себе. А ведь Кабалевский был одним из наиболее влиятельных, заметных деятелей в составе старого руководства ССК. Зачитывая ошибочные высказывания Кабалевского о Шостаковиче, т. Захаров справедливо отмечает, что Кабалевский должен был сказать о своем теперешнем отношении к этим высказываниям. Т. Захаров останавливается далее на многочисленных фактах и делах, свидетельствующих о мировом приоритете русской научной мысли, изобретательства. Почему же с таким упорством наши музыковедыантипагриоты продолжают прославлять группу немецких композиторов, не замечая того величайшего вклада в мировую музыку, который сделали гении русской музыки?

Нам необходимо в самый короткий срок сплотить наиболее здоровые музыковедческие силы и оздоровить ту затхлую атмосферу, которая мешает нам двигаться вперед.

Я думаю, что это собрание заставит каждого критика, каждого музыковеда глубоко задуматься над своей будущей деятельностью, коренным образом пересмотреть все свои идейные и теоретические позиции.

Среди некоторой части композиторов и музыковедов живет еще мысль о том, что все сейчас происходящее — это явление временное, что пройдет известный промежуток времени, и всё сгладится и пойдет по-старому. Нет, товарищи! Этого не будет. Все свои усилия, всю волю мы направим на выполнение указаний нашей партии, и никакая сила не сумеет повернуть нас на другой путь. Те же, кто придерживается противоположных взглядов, будут устранены самой жизнью. Это неминуемо.

Сбрасывая с себя мертвый груз прошлого, мы будем крепить свои силы для того, чтобы сочинять музыку нужную, понятную и близкую нашему народу.

Т. Хренников (заключительное слово):

Положения нашего доклада были подтверждены всеми выступавшими. Действительно, и у нас, как и в среде писателей и драматургов, подвизалась группа критиков, которая нанесла боль, шой вред развитию советской музыки. Сейчас, после статей «Правды» и «Культуры и жизни» и после обсуждения этих вопросов здесь, в своей среде, стало ясно, что апологетика формализма имела своей основой космополитические взгляды, отрыв от нашей действительности. Стало очевидным, что основным критерием критики музыкального творчества для космополитов