Выпуск № 2 (107) | 1947 - страница 37

ристической. Вот одно из описаний «гульбы с коло» накануне Ильина дня, имеющееся в путевых зарисовках Гильфердинга¹.

«...После всенощной началась гульба. Ооразовались во всех концах монастырского двора (действие происходит в Баньском горном монастыре. — Б. А.) кола и игранья: в коле, как в хороводе, мужчины и женщины (преимущественно женщины) ходят мерно кругом, взявшись за руки, и протяжно поют; в играньи участвуют одни почти мужчины: они тоже составляют круг и, держась за руки, пляшут, нагнувшись вперед и топая ногами, под звуки пискливых диплей (волынки). В пляске отличались наиболее сербские пандуры (солдаты пограничной стражи), пришедшие на праздник из ближайших пограничных пикетов княжества. Пандуры эти представляли необыкновенный контраст с толпою босняков и герцеговинцев, которая их окружала: какая смелость, бойкость, ловкость, веселость в движениях сербов сравнительно с неуклюжею, унылою робостью турецких подданных!» Думаю, что самым характером — вероятно, воинственной — пляски могло объясняться описываемое превосходство (Б. А.). «Никто не мог во всей толпе, сшедшейся у Баньского монастыря, сравниться в пляске с сербскими пандурами; подстрекаемые их примером, и босняки поселяне кое-где составляли кружки и принимались плясать, но дело не шло на лад, и кружки скоро расходились: босняки забыли плясать. Хороводы шли у них удачнее, но и то, говорили мне, не так хорошо, как в Сербии. Славянское коло в Боснии теперь только воскресает: народ чуть-чуть не забыл его, так же как свою пляску. Прежде не было монастырей и, стало быть, не было тех сходбищ, на которых народ наиболее предается этим увеселениям, а в селах редко смели заводить коло, разве только в полунезависимых начнях у черногорской границы; пелись песни, но в одиночку, без внешних признаков веселия...».

Характерное замечание: казалось бы, чего было туркам бояться кол о. Но в том-то и дело, что коло — более чем обыкновенный лирический хоровод, ввиду необычайного разнообразия содержания его песен. Недаром даже в английском музыкальном словаре указывается (Grove’s Dictionary of Music and Musicians, статья: Song), что коло, как главный танец юго-славян, делится на несколько видов: в оrо kolo крестьяне поют духовные стихи; в junacko kolo — героические эпические песни; в zensko kolo — песни любовные; в salgivo kolo — песни юмористические.

«...Ночью вид веселящейся толпы на дворе монастырском был необыкновенно оригинален. Вся окрестность оглашалась протяжными сербскими песнями; однообразный напев их, когда они поются одним человеком, весьма неприятен для не-сербского уха, но в общей массе они производят строгий и, можно сказать, величественный эффект. На каждом шагу попадалось медленно движущееся коло: часто в коле один какой-нибудь голос пропоет какой-то стих, и все коло громко, долго расхохочется. Кое-где рослые момки (парни) стояли попарно с девойками и, вероятно, под общий шум, говорили друг другу тайны. Костры и лучины придавали сцене самый фантастический вид... Монахи, как я заметил, не только не мешали шумному веселию народа, но с сочувствием глядели на движущиеся коло, слушали песни поселян...» [На то, конечно, имелось много понятных причин. — Б. А.]. — «...Народная песнь, которую знает и поет решительно всякий православный серб в Турции, есть

_________

¹ Собрание соч. А. Гильфердинга. Том третий. Босния, Герцеговина и Старая Сербия. СПБ. 1873.

то живое предание, которое, среди безотрадного настоящего, связывает его с славным прошедшим и питает в нем надежду на будущее...».

В современной Югославии после империалистической войны 1914–1918 годов это живое предание сохранило ту же упорную жизнеспособность и силу общения и массового воздействия.

Надо заметить, что Гильфердинг, несмотря на интонационную чуждость его слуху сербского народного музицирования, старался со всей свойственной ему добросовестностью описать не только картины празднеств — гульбищ с массовыми плясками и пением, но и вникнуть в самую суть, в процесс пения.

Исследователь-путешественник оказывался лицом к лицу, в непосредственном общении, с народно-песенной интонацией. Он должен был почувствовать «сердце сербской лирики» и пульс его: пение эпоса под гуслу, конечно, и нельзя было тогда иначе назвать, как сердцем, жизненным средоточием народно-южно-славянского музицирования; и лучшего по дельности своей описания, чем сделанное Гильфердингом (при всей чуждости слуху его данных интонаций), мне пока не встречалось, кроме известных мне более современных устных сообщений.

«...[Шунич] ревностно собирал народные песни босняков... Вечером, сидя с ним в тесной комнате священнического дома, мы упомянули в разговоре о народной поэзии босняков. Преосвященный Шунич спросил, не хотим ли мы послушать песни и, получив утвердительный ответ, тотчас послал в деревню за одним поселянином, хорошим гусляром. Пришел дюжий, пожилой кмет и, не слишком долго заставив просить себя, сел на пол в уголок, с раздирающим уши писком провел смычком по куску смолы, прилепленному к задней стороне гуслы, настроил единственную струну инструмента и затянул бесконечную рапсодию про Ивана Сенянина, любимого героя босняков-католиков. Напев сербских народных эпических песен ужасно монотонен. Певец начинает первый стих чрезвычайно высоким голосом, как будто бы вскрикивает, потом продолжает стих речитативом и кончает его растягиванием [распеванием: концовка и соединительное звено. — Б. А.] и переливом голоса на двух последних слогах; второй и следующий стихи прямо начинаются речитативом [то есть речитацией без вводящей в лад попевки-запева. — Б. А.], но растягивание обоих последних слогов повторяется в каждом стихе; так поются кряду четыре, пять, шесть, смотря по смыслу, и пение аккомпанируется тоскливым звуком однострунной гуслы; потом оно на минуту останавливается, и продолжается только игра на гусле; затем новый куплет, если можно так выразиться, начинается опять таким же вскрикиванием, но не так громким (оно бывает всегда громче в начале песни и потом в тех местах, где в рассказе наступает новый отдел); за вскрикиванием опять следует речитатив, и так далее, до бесконечности. Песни сербские бывают ужасно длинны; та, которою нас угостил наш кмет в Оратве, тянулась часа полтора; правду сказать, монотонность ее была усыпительна, но любо и весело было смотреть, с каким наслаждением ее слушал Шунич, какой отголосок она в нем находила, как он всею душою следил за молодецкими подвигами Ивана Сенянина. Он признался нам, что никакая итальянская опера не действует на его душу так, как родная песнь боснийского простолюдина» (ibidem, 264–265).

Несмотря на тон добродушной иронии, по адресу манеры исполнения и длительности пения, с которым Гильфердинг ведет свое повествование, он верно передает коренное свойство народного искусства интонирования народного эпоса южными рапсодами, в котором речи

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание