Выпуск № 2 (107) | 1947 - страница 40

Но помимо воинственной, горы Югославии имеют и свою мирную музыку горных интонаций — «музыку зовов», соперничающую и с тирольской, и с карпатской, и со скандинавской. Вообще, по «разноликости» и «многоприродности» музыкальных диалектов, как и «глубинности» их истоков, Югославия не уступает не только Карпатам и Пиренеям, но и Кавказу.

Еще в «Вестнике Европы» 1827 года можно было прочесть о всепоместном народном музицировании сербов, именно, с указанием и на горную музыку: «Национальная музыка сербская имеет принадлежностями своими волынку, на которой играют, и гудок (гусле), под который поют молодецкие песни: в каждом селении есть свой мастер играть на волынке, а гудок найти можно почти во всяком доме, особливо по местам, гористым к стороне Боснии и Герцеговины. Кроме того, сербы — охотники петь даже за работою: пастухи поют на горах и дубравах, пахари в поле...».

Подобного рода обобщенную заметку должно было бы поместить в качестве заставки к данной моей статье, но я ее приберег для конца, чтобы сказать, что, в сущности, тут свыше ста лет тому назад в русской печати указаны были отправные точки опоры, от которых и возле которых русское славянское музыкознание должно бы отправляться и «находиться», изыскуя истоки и определяя намечавшиеся связи. Этого не случилось, и если даже взять едва ли не последние из обычно описательных очерков: «Песнетворчество южных славян» Н. И. Привалова («Русская Музыкальная Газета», 1913), — они поражают набором якобы исторических достоверностей и «бедностью пытливости»: автор не пытается проникнуть в главное — в музыкальную диалектологию югославянской народной музыки, как в ее настоящем, так и в глубоких исторических корнях. И словно избегает говорить об интонационной — богатейшей — сфере народного югославского музицирования. А между тем, в этом-то главное, и без «музыкально-лингвистического» анализа народной музыки Югославии, подобно тому как в языкознании происходит с языками Кавказа и Закавказья, — здесь не сдвинуться с места! Уже одно то обстоятельство, что данные (условно говоря: балканские и прибалканские) народно-музыкальные культуры повернуты и к Дунаю — Днепру, и к Черноморью, и к Малой Азии, и к Адриатике, а на юг к Греции и Средиземноморью, что они вклиняются в «мусульманский мир» и глубоко в традиции античности, — ставит их в исследовательском отношении в ряд сугубо интереснейших объектов, именно, русского музыкознания; причем тут же опять подчеркиваю, что содержательность югославянской народной музыкально-интонационной культуры решительно не позволяла и не позволяет музыковедчески подходить к ней с абсолютно негодными мерками «славянофильства» или «панславистского мифа»!.. «Повернутость» этой музыкальной культуры на Восток и в глубь Средиземноморья всегда мешала ей быстро освоить европейскую музыкально-буржуазную культуру, а последней — подчинить ее себе.

Югославянская музыка, обладая исключительно мощными народно-интонационными пластами, может развиваться на основе и в сторону прекрасного возрождения «мелосных» принципов музицирования древнейших культурных очагов человечества и стать по отношению к Западной Европе тем, чем была и остается русская музыка: не музыкальной провинцией, а высокой самостоятельной культурой, постигшей лучшее, общечеловечески-ценное в достижениях Европы, но по-своему это пересоздавшей, не отказываясь ни от своей народности, ни от в глубь веков уводящих истоков — к музыкальным народным культурам Черноморья и Средиземноморья.

Добавление

В многочисленных письмах Ивана Сергеевича Аксакова рассеяно немало метких наблюдений о народной жизни, как и о народном музицировании, но, к сожалению, мимолетных. Приведу несколько выписок из его заграничных писем — из путешествия по славянским землям¹.

Не могу не привести выдержек из красочного описания Черногории в письме: Черногорье. Цетинье. 1 июня 1860 г. Четверг — Воскресенье:

«...Что за народ черногорцы! Породы красивее я не видал. Почти каждый из ниx чуть не в той аршина ростом, все одеты (и князь также) в свой черногорский красивый костюм, все носят за поясом два-три пистолета и ятаган... Сознание своей силы, своего значения, своей независимости, своего равенства чувствуется в каждом. Боже сохрани, если бы князь вздумал побрезгать каким-нибудь бедняком!.. Весь народ живет там непосредственным бытом, которого мы не встречаем и у себя: там песня беспрестанно рождается, всякое событие тотчас же воспевается, около нас так и веет героическим эпосом (разрядка моя. — Б. А.).

В Черногории есть песни величавой первозданной красоты. Чувствуется, что героический песенный эпос народа — это родная история, всегда живая в предании устном и в памяти. Сознание своей силы, своего значения, своей независимости, своего равенства — все это родилось здесь и закалилось в идее и поэтике оборончества, обусловленной веками героической борьбы черногорцев за свою свободу. Все это создало и замечательной красоты песни.

«...Иногда в дождь собираются все на кухню к Мирко (воевода, брат князя. — Б. А.), где около дымного очага все, и князь, сидят, вместе курят, судят, рядят и толкуют, font de la politique. Иногда же призовут слепца-гусляра и заставляют его петь песни. Гусли инструмент первобытный: род балалайки с одной струной, на которой играют смычком, то есть это род маленького лука, играют тетивой. Можно себе вообразить, какое однообразие ноты! (sic! — вероятно: тона, звучания. — Б. А.). Лаже дырочек нет никаких. Песни все очень монотонны. Песни все героические, исторические. Есть одна только песня любовная: Зелено ябуко (яблоко)... История живет в песнях. Каждое событие может сделаться предметом песни. О Граховской битве есть несколько песен. Удивительно. Каждое современное событие, вы чувствуете, народ способен отвлечь от современной непоэтической действительности и перенести в область песенных сказаний, облечь красками поэтическими... Для народа, живущего так непосредственно, как черногорцы, 200, 300 лет, как и в истории, нипочем, словно один день. Личность поглощается общей личностью народа, которому размеры времени не по-нашему!» (отсюда и поразительная жизнеспособность и «кованная обобщенность», монолитность народных напевов — их историчность и, вместе с тем, «вневременность». — Б. А.).

«Я видел автора многих песен: молодой малый, 19 лет, учитель или помощник учителя школы. Разумеется, автор должен быть всегда и везде, но чувствовал, что сочиненная им песнь тотчас же переставала быть его личным достоянием» (выдержка из дневника И. С. Аксакова, стр. 129, приложение в III томе писем).

Недооценил И. С. Аксаков песен словенцев. В письме 26 мая, рассказывая о своих впечатлениях от Лайбаха, он сообщает: «Там я тотчас же отыскал редактора словенской газеты Novice, и весь следующий день мы ходили по городу и окрестностям, даже песни словенские я слышал в поле. Мнчыкя очень хороша, но мало имеет словенской оригинальности...» (стр. 436, письма III тома).

В описании Хорватии любопытны описанные И. С. Аксаковым застольные патриотические песни в кругах интеллигентских.

«...Тут на водах [в Лешче] собралось вмиг около меня огромное общество, посадиои меня обедать с собою — и просидели за столом часов шесть, начав петь хорватские патриотические или политические песни, со второго же блюда, невзипяя на присутствие в зале и местного начальства!.. Поют: «За наш народ и за сви Славяне!» и проч. Или, например, про Москву. Песня начинается так:

Москва, свята Москва,
Руси ты царица.
Коей нов град Петров
Не потемни [не затемнил] лица.

А оканчивается так:

Славянство те чека
[Славянство тебя ждет, зовет].
Да ты всем нам будешь
Медина и Мекка.

(стр. 455. Письма III тома).

К сожалению, в данном экскурсе в югославянское народное музицирование мне не удалось — по независящим от меня обстоятельствам — исчерпывающе использовать письма Срезневского и ряд других ценных русских источников, сведи них и заметки из «Путешествий на Афон» еписко

_________

¹ Иван Сергеевич Аксаков в его письмах. Том третий и последний. Письма 1851–1860 годов. Москва. 1892. Страницы 349–438 (Письма) и 107–163 (это в приложении: Дневник во время путешествия по славянским землям).

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Добавление

Содержание