с собой все партии. Разложив на двух роялях в беляевской гостиной оркестровые партии симфонии, я помогал Танееву вносить в них различные нюансы и корректурные исправления.

Как я уже упоминал, Танеев пользовался у петербургских музыкантов огромным уважением и любовью, его авторитет стоял чрезвычайно высоко.

Вспоминая сейчас о Танееве как о своем учителе, я думаю, что он был все же излишне требователен к сочинениям своих учеников. Особенно непреклонным он был в требовании выполнения определенного тонального плана сочинения. Помню, как он раскритиковал мою первую симфонию: «Это надо изменить, С-dur’ный эпизод в разработке убрать, эти темы переставить» и т.д. Меня это поразило. С тех пор я избегал показывать ему мои незаконченные произведения и, только после того, как сочинение было напечатано, преподносил ему ноты.

Совсем иное отношение к новым сочинениям было в беляевском кружке. Римский-Корсаков и Глазунов, с которыми я был особенно близок, не предъявляли молодым композиторам столь категорических требований. Их советы касались больше существа музыки, общего содержания, инструментовки.

После встреч с Римским-Корсаковым я всегда чувствовал себя окрыленным, душевно освеженным. Его советы были лаконичны и точны.

Чрезвычайно много мне дало общение с А. К. Глазуновым.

Требовательный к себе, он так же требовательно относился ко всем обращавшимся к нему за советами профессионально-творческого порядка. Его огромная музыкальная одаренность, всеобъемлющее знание музыкальной литературы, чрезвычайно высокое симфоническое мастерство заставляли преклоняться перед его авторитетом не только молодых начинающих композиторов, каким был я в период знакомства с беляевским кружком, но и многих выдающихся и зрелых музыкантов.

Неудивительно, что для М. П. Беляева Глазунов — его первая музыкальная любовь — был таким же авторитетным судьей во всех вопросах, касавшихся беляевского издательства и концертной деятельности, как Римский-Корсаков и Лядов. Мнению этих трех выдающихся композиторов и кристально честных деятелей Беляев доверял абсолютно и безоговорочно и всегда подчинялся их решениям.

В один из моих приездов в Петербург я присутствовал при том, как Беляев отбирал рукописи квартетов, полученных на очередной конкурс. Распределяя рукописи партитур для передачи Римскому-Корсакову, Глазунову и Лядову, он не входил в подробное изучение музыкального содержания произведений, но, как мне показалось. откладывал в сторону те рукописи, которые были написаны неоппятно и неразборчиво. На мой вопрос Митрофан Петрович ответил:

— Мы убедились, что такие неряшливые рукописи редко заслуживают внимания. Их мы просматриваем в последнюю очередь.

Позднее мне пришлось присутствовать при просмотре рукописей А. К. Глазуновым. Это было очень увлекательное занятие, ибо, помимо оценки качества музыки, невольно напрашивались мысли: кому принадлежит тот или иной квартет, чей это стиль письма?

Нередко Глазунов угадывал автора по стилю. Иногда, впрочем, бывали и ошибочные предположения. Известен случай, когда Глазунов, не дождавшись вскрытия конвертов с девизами и фамилиями авторов, послал поздравительную телеграмму С. И. Танееву. Однако при вскрытии конверта обнаружилось, что автором этого сочинения был не Танеев, а Г. Катуар.

Однажды Митрофан Петрович взял меня с собою к Ц. А. Кюи на исполнение его новой оперы «Пир во время чумы». На квартире у Кюи собралось большое общество, все видные петербургские музыканты. Большинство из них мне было уже знакомо по беляевским «пятницам». Оперу пел сам хозяин, аккомпанировала его дочь. Обстановка была довольно торжественная, помню — был даже звонок, которым Кюи оповещал о начале каждой картины. В этот вечер мне нужно было куда-то срочно уходить, и после окончания оперы я поспешил откланяться. Цезарь Антонович вышел в переднюю меня проводить и на прощанье сказал:

— Я очень рад, что познакомился с вами при таких обстоятельствах.

В апреле 1903 года я получил письмо от Беляева с просьбой прислать ему мою 1-ю симфонию, незадолго до того исполненную в Москве В. И. Сафоновым. Я выслал партитуру. Какова же была моя радость, когда через несколько недель после этого пришло огромное письмо от А. К- Глазунова с подробным разбором моей симфонии. Глазунов доскональнейшим образом изучил всю партитуру и «по косточкам» разобрал все произведение, дав мне при этом множество полезных практических советов по части инструментовки. Излишне говорить, что я воспользовался всеми его советами и внес в партитуру ряд исправлений, значительно улучшивших звучание.

Приехав в 1903 году на рождественские каникулы в Киев, я вскоре получил от дочери Беляева, Валентины Митрофановны, письмо, в котором она сообщала о смерти отца. Она подробно рассказала в этом письме о том, как в день смерти Митрофан Петрович получил от В. И. Сафонова письмо — ответ на просьбу Беляева прислать в Петербург для исполнения в «Русских симфонических концертах» оркестровые партии моей первой симфонии. Сафонов выставил какие-то тоудно выполнимые условия, на которых он соглашался одолжить эти голоса. По словам Валентины Митрофановны, этот ответ очень разволновал и расстроил больного.

Известие о смерти Беляева глубоко огорчило меня. Я посвятил его памяти свой третий струнный секстет.

Симфония моя впервые в Петербурге исполнялась в «Русских симфонических концертах» 11 марта 1904 года под управлением Н. Н. Черепнина. Это было уже после смерти М. П. Беляева, скончавшегося 28 декабря 1903 года. Смерть этого большого человека, столь горячо преданного делу русской музыки, оказалась тяжелым ударом для всего кружка петербургских музыкантов.

Первый после смерти Беляева «Русский симфонический концерт» 19 февраля 1904 года был посвяшен его памяти. Дирижировали его ближайшие друзья и соратники — Римский-Корсаков, Лядов и Глазунов.

Композиторы в колхозах

Поездка в бурятский колхоз

Бурят-Монголия — это совсем не так далеко от центра, как иногда кажется москвичам. Если лететь на самолете, то это совсем «близко»: летом из Улан-Удэ пассажирский самолет прилетает в Москву на следующий день, имея в пути только одну ночевку.

Весною этого года я работал в Бурят-Монголии над оперой на современный сюжет и с большой радостью принял предложение председателя Союза советских писателей Бурят-Монголии т. Галсанова поехать в колхоз, ближе познакомиться с жизнью, уловить черты нового. Вместе с группой писателей мы покидаем город и направляемся в поездку по колхозам.

Композитор С. Ряузов записывает народные напевы (исполнитель на лимбе — г. Дугаров)

Тотчас за городом открывается панорама орденоносного паровозо-вагонного завода. Рядом раскинулись новые коттэджи с приусадебными участками, а там, дальше, видно здание Дворца культуры, расположенное в живописной горной местности. От него идет вниз громадная лестница, напоминающая знаменитую лестницу в Одессе.

Мои спутники, бурятские писатели, поют в дороге свои народные песни. И надо сказать: ко всему пейзажу Бурят-Монголии как нельзя лучше подходят эти народные интонации. Очевидно, в песнях запечатлено то неповторимое, что составляет особенность бурят-монгольской природы и жизни. Вслушиваюсь, запоминаю эти песни...

На пути встречается еще один большой завод. Где же здесь «отсталая» Бурят-Монголия? Как раз наоборот, — это индустриальный край, где то там, то здесь растут новые заводы. Давно прошли времена, когда Бурят-Монголия была отсталой окраиной, — сейчас она гордится большим мясокомбинатом в Улан-Удэ, передовым механизированным стекольным заводом и многими другими.

Вот и цель нашей поездки — колхоз-миллионер «Улан-Эрхэрик». Правление колхоза и клуб разместились в громадном новом двухэтажном доме. В кабинете председателя колхоза висят в рамках две телеграммы от товарища Сталина с благодарностью за заботу о Красной Армии. Внизу в клубе — сцена, имеющая даже оркестровую яму. Зрительный зал вмещает человек триста. При клубе есть библиотека и читальня.

Вечером в клубе состоялась встреча писателей с колхозниками. Писатели читали свои стихи и рассказы, затем выступили писатели-колхозники. По словам председателя Союза советских писателей т. Галсанова, в Бурят-Монголии есть члены союза, постоянно живущие и работающие в колхозе.

В конце состоялось обсуждение произведений. Аудитория живо реагировала на выступления писателей. Я не понимал слов, но в самом тоне выступлений чувствовались громадная заинтересованность и понимание литературы.

Мне также довелось выступить на этом вечере с рассказом о своей работе над оперой «Мэдэгмаша» и сыграть несколько отрывков, построенных на народных мотивах.

Для колхозников было большой и приятной неожиданностью услышать от человека, приехавшего из далекой Москвы, свои знакомые народные напевы. Пришлось повторить исполнение «Ехора» и «Песенки детей о самолете».

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Композиторы в колхозах

Поездка в бурятский колхоз

Композитор С. Ряузов записывает народные напевы (исполнитель на лимбе — г. Дугаров)

Содержание