Выпуск № 1 (91) | 1943 - страница 26

писал он, — интересуют не столько драматические интриги и приключения, как самоцель, и даже не столько люди, их столкновения и влечения, а сама жизнь, совершенно независимо от того, в какой окраске она дает себя постичь. На фоне жизни люди подобны рельефу на массивной плоскости, как бы ею выделенному, точно так же, как внутренний эмоциональный мир выявляет видимый облик человека»¹. И далее: «В русских операх может вовсе не быть внешне-драматической интриги, потому что в них не интриги или приключения образуют действие, а, наоборот, действие, идущее от внутренних истоков, от душевной жизни личности.... обусловливает наличие драма- тизма»...²

И так же, как многие критики, подходивние к русской опере с мерилом, почерпнутым из опыта западно-европейской оперной драматургии, обвиняли чуть ли не всю русскую оперную классику, начиная с гениального глинкинского «Руслана», в статичности, бездейственности, бессюжетности, так же и сейчас оперу Коваля подчас обвиняют вподобных же «грехах». Однако, если попытаться преодолеть в себе штамп и схему, с которыми мы часто подходим к оценке новых произведений искусства, внимательно и непредубежденно вслушаться в оперу «Емельян Пугачев», то нельзя не ощутить в ней большой силы внутреннего напряжения, внутреннего драматизма, несмотря на наличие элементов ораториальности; нельзя не почувствовать огромного богатства душевных переживаний русского народа и вышедшего из его недр самого Пугачева, несмотря на то, что «интриги или приключения» занимают в этой опере незначительное место, а на первый план выдвинут богатый душевный мир русского народа, и в нем дыхание самой народной жизни.

Да, именно народ является главным действующим лицом «Емельяна Пугачева», и уже в силу одного этого легко установить преемственность оперы Коваля от музыкальных драм Мусоргского.

По своеобразию жанра оперу Коваля можно было бы назвать хоровой оперой, ибо хор занимает в ней центральное место, по существу, ведет и направляет все сценическое действие, деля эту роль только с героем оперы — Емельяном Пугачевым. В опере можно назвать целый ряд превосходнейших хоровых эпизодов. Такова огромной впечатляющей силы вся первая картина оперы («Церковная площадь в Казани»), развивающаяся от щемящего душу трио слепцов на церковной паперти до мощного хора каторжников, нищих и народа в финале. В этой же картине блестяще найден контраст между жалобными причитаниями нищих и ослепительным, из дверей храма доносящимся церковным пением. Этот контраст, наряду с другими музыкально-драматургическими и сценическими средствами, способствует возникновению острого социального конфликта, из которого во всей своей силе рождается Емельян Пугачев, вождь и защитник угнетенного и нищего русского люда.

Очаровательны в своей народной поэтичности женские хоры второй и третьей картин — в сценах знакомства Пугачева с казачкой Устиньей и их свадьбы. Кстати, замечательно написанная сцена свадьбы, как театрализованное народно-обрядовое действо, также является одной из характерных черт русской классической оперной драматургии³.

Хороши и другие хоры в опере, в частности, хор восставших «пугачей». Но наибольшей удачей Коваля следует признать, конечно, финал оперы — сцену казни Пугачева. Эта народно-трагедийная сцена, кульминационная во всей опере, производит потрясающее впечатление. По своему разнообразию, многокрасочности и внутренней силе хоры из оперы «Емельян Пугачев» должны быть причислены к лучшим образцам советского хорового творчества. Здесь Коваль встает во весь рост своего дарования.

_________

¹ Игорь Глебов, «Симфонические этюды», стр. 59.

²Там же, стр. 68.

³ См. статью Иг. Глебова, «Народные основы стиля русской оперы».

А поскольку народно-хоровое начало является ведущим в его опере, то удача в этом направлении определяет изудачу всего произведения в целом.

Сильно написана Ковалем партия самого Пугачева, отдельные эпизоды которой заимствованы автором из уже упоминавшейся его оратории. Основными вехами в развитии образа Пугачева являются замечательный монолог «Слушайте, нищие...» в первой картине, «Баллада о Петре третьем», во второй картине, широкая, могучая песня в финале третьей картины — «Воля вольная...», трагически окрашенный монолог «Чую, будто в волчьем овраге...» в сцене предательства и, наконец, волнующее обращение к народу в финале оперы: «Нежданно, негаданно пробил мой час, сокола-пленника...»

Правдивая декламация, болышое дыхание и значительность мелодической линии при отсутствии всякой позы, всякого искусственного пафоса — все это сообщает образу Пугачева большую монументальность и привлекательность. По характеру музыки Пугачев, в сущности, ничем не отличается от народа, он лишь сильнее, внутренне богаче, концентрированнее. Пугачев — это народная сила, народная мудрость, народное свободолюбие. Таким он и предстает перед нами в опере Коваля, являясь бесспорно одним из самых ярких народно-героических образов в советской оперной литературе.

Достаточно ярко, при большой внутренней простоте, выписана Ковалем и партия Устиньи. Плач Устиньи в последней картине отмечен подлинным вдохновеньем, и по своему трагизму хорошо контрастирует с ее же беззаботными, веселыми песнями-плясками во второй картине и в полной нежной любви песни у изголовья раненого Пугачева — в той же картине.

Отличные страницы музыки есть и в партиях Салавата Юлаева и его возлюбленной — башкирки Амины. Есть они и в партии Ульяны. Однако эти образы все же скорее намечены, чем вылеплены до конца. Еще более эскизны партии Хлопущи, Творогова, мастеровых, помещиков. Винить в этом композитора можно и должно в той степени, в какой он наравне с драматургом несет ответственность за либретто. Либретто же В. Каменского при всех его литературных достоинствах и музыкальности все же недостаточно разработано в драматургическом отношении. Я имею в виду не ту ораториальность и мнимую статичность, которой так боятся обычно наши режиссеры даже в лучших русских классических операх и о которых уже было сказано, а недостаточную мотивированность, — попросту говоря, недостаточную понятность для зрителя некоторых ситуаций и поступков действующих лиц. В первую очередь это относится ко всей линии предательства. Нельзя не понять недоумений, которые испытывает зритель при попытке определить, кто же такой, в конце концов, Творогов? Почему он, показанный в первой половине оперы близким Пугачеву человеком, становится в дальнейшем на путь измены и предательства? А суть ведь не только во внешне-фабульной неясности этой линии. Предательство Творогова должно показать все слабости стихийного крестьянского восстания, зажженного Пугачевым, показать, как и почему возникли противоречия внутри самого лагеря восставшего народа. Либретто оставляет без ответа этот весьма важный вопрос, заставляя зрителя строить свои собственные догадки или же пользоваться ранее приобретенными историческими сведениями.

Есть какая-то недоговоренность и в образе Салавата Юлаева. Его характер (в значительной степени благодаря музыке Коваля) вырисовывается достаточно рельефно; но линия его поведения, как вождя башкирского народа, поддержавшего Пугачева, недостаточно ясна. И если либретто дало полную возможность Ковалю ярко и верно создать образ Пугачева, в большой степени Устиньи и в полной мере народные сцены (в частности, очень

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание