Выпуск № 2 (87) | 1941 - страница 33

сравнении с прошедшим, представляет громадный прогресс.

Запах кухни в доме противен, но мне гораздо более противен запах золота в доме.

Я хотел бы иметь лишь столько денег, сколько требуют мои жизненные нужды, — надобности в излишнем я не понимаю и считаю накопление состояния, хотя бы для того, чтобы оставить его детям, — достойным порицания. Хотя это и жестоко, но я нахожу гораздо более правильным заставить сыновей, по окончании ими образования, самих зарабатывать себе деньги, — а дочерям, при выходе замуж, давать в приданое лишь столько, сколько необходимо, чтобы мужья, при плохих материальных обстоятельствах, не могли упрекнуть их, что должны их кормить.

Человек должен обладать чувством долга и выполнять свой долг, иначе он теряет смысл своего существования.

Давать — составляет для меня большее наслаждение, чем иметь, и если я еще стремлюсь к последнему, то только ради наслаждения иметь возможность давать.

Обычно от путешественников, из их рассказов и описаний, ближе узнают о народах и странах и приобретают о них более правильное мнение, чем то, какое составили себе вследствие незнания или предубеждения. Только по отношению к России и ее народу этого нельзя констатировать. Больше всего меня удивляет это со стороны артистов (немцев, французов, итальянцев), которые всегда являлись в Россию во множестве, находили самый блестящий, самый сердечный и самый прибыльный прием со стороны двора, публики и частных лиц, а по возвращении на родину — за весьма малыми исключениями — не считали достойным труда или вообще не желали исправить существующее ложное мнение об этой стране. Неблагодарность — самое мягкое выражение для этого.

Многие воображают, что мелодия ех abrupto¹ влетает в голову композитора, хотя бы он даже был занят совсем другим. На самом же деле это не так, — изобретение мелодии (темы, мотива) напоминает процесс зажигания спички. От трения зажигательной массы о твердую поверхность вспыхивает пламя, которое, пожирая дерево, становится, наконец, светом. От трения музыкального мышления о волю зарождается музыкальная мысль, которая, будучи подвергнута во всех своих частях проверке, видоизменению, обогащению, в конце концов образует тему (мотив).

Так много прекрасного уже было сказано и написано о музыке, однако, никто еще до сих пор не сумел объяснить ее подлинную сущность. Повидимому, это невозможно. И если мы проследим все встречающиеся в музыке аномалии, то в самом деле придем к этому убеждению. Музыка — столь неуловимое, отвлеченное, высокое искусство, однако, часто доступное и понятное даже ребенку, — и в то же время часто непонятное взрослому и образованному человеку; искусство, допускающее у ребенка чувство ритма и такта, а у взрослого — «неспособность отличить» такт на 3/4 от такта на 4/4; у одних — действующее на самые сокровенные стороны души, у других — вызывающее лишь легкое щекотание в ухе; искусство, создающее гениев, которым совершенно не доступны другие области интеллекта... но довольно, все в порядке вещей! Удивительное искусство! Столь упоительное, столь властно покоряющее и тем не менее великим большинством, — в особенности в инструментальном его проявлении, — столь превратно понимаемое, даже великими поэтами и философами.

Инструментальная музыка — самый близкий друг человека, даже больший, чем родители, братья, друзья и т. д. Особенно это ее свойство заметно в горе. Из всех инструментов — это больше всего относится к фортепиано. Поэтому обучение игре на фортепиано я рассматриваю как благодеяние для человека. Я бы даже сделал его обязательным (так как начальные занятия на фортепиано совершенно невыносимы) для общеобразовательной программы, — но, понятно, только в смысле возможности самоудовлетворения, а отнюдь не как средство блистать в обществе.

Мне снился однажды странный сон. Я видел храм, в котором были собраны разные инструменты оркестра. К этому храму с вызывающим видом подходит рояль и требует, чтобы его приняли, как равно посвященного. Инструменты оркестра подвергают его испытанию, предлагают ему воспроизвести их разнообразные тембры и мелодии, но в конце концов находят его исполнение неудовлетворительным. Рояль впадает в отчаяние, жалуется, но потом, вдруг спохватившись, надменно объявляет себя самостоятельным, оркестром и осмеивает другие инструменты. Они на это злобно перечисляют ему все то, что он не в силах был воспроизвести, и выталкивают его вон из храма. Я попробовал передать этот сон в звуках (3-й фортепианный концерт G-dur). Я хотел даже приложить к нему программу,

–––––––––

¹ Внезапно (лат.).— И. Э.

Но убежденный в том, что по предписанной программе один слышит в звуках одно, а другой совсем другое, я оставил эту мысль.

Фотография так относится к живописи, как клавираусцуг к партитуре оркестрового или вокального произведения.

Музыка для ее выражения так же мало нуждается в словах, как архитектура, скульптура, живопись, или как поэзия — в музыке. Нельзя предположить, чтобы первая попытка человека петь была со словами (человеческий голос как инструмент, — следовательно, без слов, для обогащения звуковых красок в оркестре, — был бы даже вполне логичен). Человеческое пение лишь впоследствии дошло до того, что стало особым родом искусства, который, однако, нужно считать второстепенным, если чувствовать и понимать музыку в ее высшей сущности.

Декламация у современных оперных композиторов заняла такое преобладающее положение, что они совсем изгнали фигурное пение, — и неправильно. Колоратурное пение, если оно не становится руладой в буквальном смысле этого слова, является — и как выражение трагических страстей, и как выражение радости — приправой (Zutat) душевных движений (это можно констатировать и в восточных напевах). Оно обогащает мелодию и лишает ее присущего ей ныне характера монодии. Веселость, грация, кокетство, легкость и т. д. едва ли мыслимы без колоратурной мелодии. Эффекты фигурной музыки можно заметить у Моцарта, Вебера, Бетховена, а эти мастера, в особенности последний, мне кажется, не так уж сильно погрешили против столь строгих теперь требований декламации.

Правильная декламация положенных на музыку слов является для мелодии смирительной рубашкой. Стихотворение при этом выигрывает, музыка же не всегда, — и это еще большой вопрос, что именно предпочел бы слушатель.

«Песни без слов» — хорошее название для сочинений, которые можно также назвать ('многоговорящие мелодии». Но часто встречаются и такие песни со словами, про которые лучше было бы сказать: «слова без песен». Врач не имеет права практиковать, педагог — обучать, юрист — выносить приговор и т. д., не сдав соответствующего экзамена. Отчего же не подвергают испытанию и художественного критика (музыкального рецензента)? Критикуя неправильно, он может причинить столько же зла, сколько и все эти специалисты при их фальшивой практике, так как в его критике на первый план выступает его субъективность. Он обыкновенно принимает во внимание не объект, а субъект. Большею частью встает вопрос и о его личных отношениях к артисту (артистке) или композитору, и это сильно влияет на его суждения. А публика ('ничего не замечает из всех этих проделок» («merkt nichts von all’ dem Treiben»).

Досадна дерзость музыкальных рецензентов, когда они, прослушав всего один раз какое-нибудь произведение, не чувствуют никакой ответственности, безапелляционно и категорически заявляя: «это хорошо», или: «это дурно». Самый крупный музыкант-специалист не решится произнести окончательный приговор опере, оратории или симфонии и т. д. после однократного прослушивания, ибо как часто произведение после того, как прослушаешь его много раз, нравится нам больше, чем в первый раз, — и обратно. Но я еще никогда не читал отчета рецензента, в котором, после того как он однажды порицал какое-нибудь произведение, было бы сказано: «на этот раз оно мне больше понравилось», или, после того как он похвалил: «на этот раз мне понравилось меньше».

Дилетант занимается искусством для своего удовольствия, артист для удовольствия других — это огромная разница в смысле предъявляемых к ним обоим требований и суждения об их исполнении.

Игнорирование композитора для него очень обидно, но слишком частое исполнение или исполнение слишком многих его произведений перед публикой может довести его до того, что он воскликнет: «Защитите меня от моих друзей!»

Когда я посетил в Лейпциге нотопечатню Редера и увидел, сколько труда требуется для печатания музыкального произведения, то я почти принял решение меньше сочинять. Но с подобным решением дело обстоит как с состраданием к матери при рождении ею ребенка, — долго это не протянется.

Часто самому выдающемуся артисту приходится слышать преувеличенные похвалы его исполнению или его произведениям, и в том же самом разговоре, от того же самого лица, он слышит такую же чрезмерную похвалу, касающуюся артиста, которого он сам считает весьма незначительным или признает только условно. А люди считают гордостью, пресыщенностью, если он с равнодушной миной выслушивает расточаемые ему похвалы.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание