Б. АСАФЬЕВ (Игорь Глебов)

Чайковский

Столетие со дня рождения великого русского композитора — Петра Ильича Чайковского — торжественно празднуется всем советским народом. Искусство Чайковского, пережившее мрачнейшие эпохи в жизни нашей страны, не только не потеряло своей силы воздействия и популярности, а, наоборот, стало еще более полноценным и мощным: его приняли как свое родное искусство миллионы слушателей, граждан страны, осуществившей вековые мечты лучших умов человечества, страны Ленина — Сталина. О такой оценке и славе, о такой величественно-широкой популярности не мог мыслить никто из композиторов былой царской России и никто из современных музыкантов буржуазного Запада. За все годы, последовавшие за Великой Октябрьской революцией, углублялось и расцветало, внедряясь все сильнее и сильнее в народные массы, восприятие музыки Чайковского, музыки пламенного человеческого сердца, знавшего высокие творческие восторги и радости, сострадавшего всем, кому был закрыт доступ к полноте раскрытия человеческих сил и способностей.

Закрепощение человеческого чувства и сознания, гнет над творчеством, все то, что служило помехой к свободному росту дарований множества людей, насильственно оторванных от строительства культуры, — всегда вызывало скорбь и возмущение среди лучших представителей русской демократической интеллигенции. Каждый по-своему, по мере своей индивидуальности и степени политической сознательности, выражал свое негодование крепостничеству и насилию и высказывал сочувствие и противление, как умел и мог. Но все сознавали, что так жить нельзя, стыдно, позорно.

И вот в эпоху мрачнейшей политической реакции, тормозившей творческий рост великого народа, зазвучала сердечнейшая музыка Чайковского, быстро и властно привлекшая к себе внимание самых различных слоев населения нашей громадной страны, а затем и всего мира.

Пока критики-профессионалы всех видов и направлений спорили, что за явление — Чайковский — и куда его причислить, и что ему предписать делать, каждый демократически настроенный слушатель сразу чутко угадал в его музыке свое, родное: в элегической напевности, излучающей неистощимое эмоциональное тепло и ласку; он услышал сочувствие людскому страданию, а в огненной волнующей мелодике любовных восторгов, в мелодике, насыщенной страстной, жадной волей к жизни, он ощу-

тил не только порыв к радости и мечту о счастьи, но и конкретную живую радость человеческого сердца, охваченного пламенем любви. Из этого ощущения полноты реального земного счастья, достижимого человеком и, с другой стороны, из ощущения давящей скорби, вызванной неумолимым гнетом насилия, закрепощающего человеческое сознание, возник могучий симфонизм Чайковского, с его трагическим пафосом: развитие музыки рождалось из острого конфликта между страстностью и щедростью человеческого чувства и сознанием тщетности борьбы против насилия. Где нет насилия — там любовь как вершина подъема творческих сил человека (а не как стихийно-чувственная самодовлеющая страсть) расцветает во всем своем величии и могуществе (симфоническая поэма «Буря», оперы «Черевички» и «Иоланта», балеты «Спящая красавица» и «Щелкунчик»). Где вступает насилие — там любовь надрывно, порывисто пытается вспыхнуть в атмосфере борьбы, но жизненные силы стынут и человек гибнет. Так развивается драматическая идея в «Лебедином озере», в «Опричнике», в «Орлеанской деве», «Мазепе», «Чародейке», «Пиковой даме». Гибнет Ленский в «Онегине»; Татьяна, став княгиней Греминой, если не умирает, то увядает. Неудивительно, что в женских образах своих опер Чайковский сосредоточивал максимум выразительной силы своего трагического пафоса; скорбная доля талантливейшего и демократичнейшего, но закрепощенного существа, каким являлась в огромном большинстве случаев русская женщина, глубина ее чувствований как матери, жены, сестры, дочери, величие ее сострадания и самопожертвования — все это нашло совершеннейшее отражение в музыке Чайковского — музыке, ставшей жизнью.

В симфониях Чайковского трагедийный пафос развивается всего острее и неистовее: жизнь интеллектуально одаренной личности и ее борьба со всем, что препятствует полному выявлению ее творческих сил (отсюда и борьба со смертью как предопределенным насилием) — вот основная их тема. Порой эта тема смолкает, когда в симфонию вовлекаются образы природы, людей, толпы, но она никогда не исчезает. Личное в симфонизме Чайковского нигде не перерастает ни в отчужденность, ни в одиночество «лишних людей», ни в самоудовлетворенный горделивый стоицизм. Чайковский всегда чужд субъективистскому самолюбованию. Его индивидуализм — естественный индивидуализм великого художника, умного мастера — интеллектуалиста, осознавшего свои силы: это борьба за право по-своему рассказать о жизни, но вовсе не самодовлеющая установка на оригинальность высказывания. Как Моцарт, как Глинка, Шуберт, Верди и другие счастливцы-композиторы, владевшие неистощимо богатой мелодической одаренностью, Чайковский не боялся быть понятным, доступным: не боялся «общих мест», «тривиальностей» — всего, что так повсюду пугает эстетов, мечтающих об искусстве только для себя... Ему важно было, чтобы слышимый и отобранный им комплекс звуков не стал бы отвлеченным звукоузором, а являлся бы выразителем желанной ему эмоции и, главное, чтобы этот комплекс звуков вызывал соответствующие состояния у слушателей. Это происходит лишь при одном условии: если в музыке данного композитора присутствуют интонации, конкретно ощутимые, воспринимаемые не как рассудочнонадуманные комбинации, не как композиторская заумь, а слышимые в их эмоционально-смысловой качественности (так же как слышны и различимы как свое, близкое голоса родины и матери в песнях и живой речи, голос возлюбленной, лепет ребят).

Сила воздействия и властность эмоционального обаяния богатейшего

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Б. АСАФЬЕВ (Игорь Глебов)

Чайковский

Содержание