Выпуск № 11 (73) | 1939 - страница 22

имущество, что они знали, за что шли в бой, что они хотели и умели драться до победного конца...

Классическая традиция русского батально-изобразительного искусства в ее всемирно известных образцах — например, изображение бородинского сражения Толстым и Лермонтовым, Полтавского боя — Пушкиным, Сечи при Керженце — Римским-Корсаковым и др. — органически продолжена в батальной картине Ледового побоища, написанной Прокофьевым. Народ дан Прокофьевым не как слепая стихия, а как разумная сила, охваченная благородным порывом. Положенное в основу композиции противопоставление звериного образа хищника-врага и солнечного облика прекрасных в их воодушевлении русских ратников — тонко рассчитанный художественный прием.

Именно поэтому внутренние качества написанной Прокофьевым музыки — ее волевая напористость, неутомимая легкость движения, пластическая грация ритма — образуют разительный контраст с неповоротливо-медлительными движениями мрачно-угловатой темы крестоносцев.

Можно упрекать композитора в том, что героический дух народных ополченцев он показывает лишь через оптимистически-жизнеутверждающий склад музыкальной характеристики, а не через обнаружение несокрушимой силы народных масс, — как это умел делать Мусоргский. Но нельзя говорить о вульгарной упрощенности и, следовательно, фальшивости того, что в действительности представляет собой истинную находку художника и правдиво обрисовывает моральный облик народа: его неисчерпаемый оптимизм, его вечно молодую страстность и горячность во всем том, что он любит делать — трудиться, созидать и если нужно — воевать. А наш народ «не только умеет, но и любит воевать» (Ворошилов).

Живительная энергия, звучащая в музыке битвы, — это лучшее, что мог сделать композитор для передачи воодушевления дружинников. ,

Местами наибольшего подъема в симфонической картине битвы являются эпизоды острых столкновений музыки ополченцев с угловато-свирепыми темами фанатиков-крестоносцев (60 и 65 парт.). Музыка выражает ожесточенность битвы — так, как она классически описана летописцем: «И бысть сеча зла и треск от копей и ломление и звук от мечного сечения, якож морю мерзшу двигнутися: не бе видети леду, покрылося бяше кровью».

Выбранные композитором изобразительные средства — необычайно смелы. Обращает внимание яркое противопоставление политональных комплексов: основное движение — в B-dur’e, а фанфарные лейттемы ливонского рыцарства — то в cis-moll’e (60 парт.), то в а-moll'е (65 парт.). Поражает импульсивная ритмитика, сочетающая самые разнородные размеры. Необычайно смело использована также ударная группа.

Преследуемые непреодолимой силой «яко по яйру» («словно по воздуху») — по выражению летописца, — рыцари меча гибнут под проламывающимся от их тяжести льдом. Подобно гигантскому молоту обрушивается на них народный гнев.

Потрясающие звучности пассажей у всех групп оркестра, пробегающих по всем регистрам, и прорезывающие их вопли труб создают ощущение смертоносной стихии, с холодным бешенством разрушающей все (69−70 парт.).

Этот «пафос гибели», на наш взгляд, выражен с излишней натуралистической подчеркнутостью. В симфонических произведениях, предназначенных для концертного исполнения, это производит одностороннее и условное впечатление. Музыка, чрезмерно иллюстративная, — неизбежно не договаривает самого главного. Поэтому и фраза, порученная медным инструментам — сразу же после этого иллюстративного эпизода, не спасает положения: она, в свою очередь, также построена на чисто описательном приеме. Замечательно выполненная, она в требуемый момент все же оказывается неспособной достигнуть необходимой эмоциональной концентрации.

Уязвимым местом музыки, изображающей катастрофу на Чудском озере, остается ее внешняя описательность.

И характерно, что Прокофьев, повидимому, сам сознавая это, заканчивает музыку «Ледового побоища» умиротворенными звучностями — задушевной мелодией, заимствованной из четвертой части (средний лирический эпизод из «Вставайте, люди русские») и инструментованной с поэтической тонкостью (струнные divisi, рр; арфа).

6

Шестая часть — «Мертвое поле». Русская женщина, оплакивающая погибших на поле брани, — еще один глубоко-патриотический благородный образ. В этой философски-обобщенной лирике как бы воплотилась народная мудрость жизни, глубокая связь человека с всеобъемлющим целым, имя которому — Родина:

Не возьму в мужья красивого:

Красота земная кончается.

А пойду я за храброго —

поет дева-воительница. Глубокая скорбь этой песни сочетается с нерушимой твердостью духа.

Суровая песня скорбно звучит над безбрежной снежной равниной, теряясь во мраке ночи, среди трупов убитых воинов:

Прим. 13

Мажорно-минорная ладовая окраска этой песни, необыкновенно «упруго» и твердо звучащие мажорные аккорды на II ступени (от c-moll) и минорные на III, скульптурно-вылепленный рисунок и широкое дыхание фразы — все это, несомненно, замечательная находка композитора.

Тончайшими красками выполнен ледяной ночной ландшафт, с его необычайными призрачными звучностями (трели, тремоло засурдиненных скрипок divisi) — и приглушенными, матовыми «красками ночи» (альты и виолончели).

7

Заключительный эпизод кантаты — въезд Александра Невского в Псков. Старинный вольный город приветствует национального героя и воздает должное народным ополченцам, нанесшим сокрушительный удар врагу.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

6

Прим. 13

7

Содержание