Выпуск № 6 (6) | 1933 - страница 38

сти изучения музыки внеевропейских, так наз. первобытных и восточных народов (Natur- und orientalische Kulturvölker) и образуют внутри самого сравнительного музыкознания в сущности новый автономный подотдел, который обычно выделяется в качестве узкой области — музыкального фольклора (Musikalische Volklore), ограничивая таким образом фольклор задачами изучения «народной песни» европейских народов. С точки зрения проблемы эволюции музыки (Entwicklungsprobleme), в свете которой музыка внеевропейских народов интересовала лидеров сравнительного музыкознания Штумфа и Хорнбостеля в связи с вопросом о происхождении искусства, «народная песня» европейских народностей представляла, в сущности, меньший интерес. В самом деле, фольклористика этого же времени установила корни «народной песни» европейских народностей именно в письменной музыке. Целый ряд фольклористов, исходивших как от музыки (Тапперт), так и от текста (Джон Мейер, Науман и др.), пытались объяснить сущность народной песни, основываясь на той предпосылке, что песни, живущие в устной традиции европейских народов, представляют в конечном счете переделки письменной поэзии и музыки.

Стремление противопоставить «исторической» письменной музыке музыку бесписьменную (объединив по этому второстепенному признаку музыкальные явления, относящиеся к совершенно различным периодам общественно-исторического развития) в качестве звена единого эволюционного ряда, привело к тому, что часть музыкальных явлений, которая по признаку бесписьменности, казалось бы, должна была войти в орбиту непосредственных интересов сравнительного музыкознания, несмотря на упомянутые попытки ее формального включения туда (Шюнеман, Бела Барток), тем не менее выпала из его проблематики, обособившись внутри сравнительного музыкознания в новую категорию «музыкального фольклора». Вполне понятно, что фольклор (под которым буржуазные музыковеды подразумевали бесписьменную музыку капиталистического общества Европы, т. е. тех народностей, которые имели «саморазвивающуюся» письменную «историческую музыку) не мог найти себе в едином ряду эволюции музыки даже того места, которое нашла бесписьменная музыка колониальных народностей. Тем самым фольклор — по определению буржуазных социологов искусство низших классов (подразумевается главным образом — европейских народов) — оказался вообще вне истории музыки.

Оценки фольклора в науке очень разнообразны, составляя предмет весьма спорный. Наиболее распространены две точки зрения. Фольклор расценивается как некая статичная данность, которая все больше и больше разрушается на протяжении истории, или же как явление, обладающее «самодвижением», однако самодвижением своеобразного, отрицательного порядка, направленного в сторону разложения (Zersingen) художественных ценностей, созданных господствующими классами (Науман).¹ По этой теории фольклор, понимаемый как перепевание «низшими» классами культурного достояния «высших» классов (gesunkenes Kulturgut), имеет место, очевидно, лишь у народов, имеющих письменное искусство господствующих классов, и представляет собой «низший» вид «национального» искусства, — «высшим» видом которого является искусство господствующих классов. Поступательное историческое значение (в плане эволюционной теории) имеет, стало быть, только искусство господствующих классов, фольклор же представляет собой реакционный исторический факт, не шаг вперед, а шаг назад.

Мы видим, что общая концепция буржуазного музыкознания базируется прежде всего на четком классовом отборе изучаемого материала. Основной объект исследования узко ограничен лишь письменной музыкой (т. е. музыкой господствующих классов). Эта музыка признается высшей категорией музыкальных явлений вообще и отгораживается китайской стеной от низших категорий: «бесписьменной» музыки (достояния «низших» — колониальных народов) и фольклора (достояния «низших» классов). На основе этого отбора строится идеалистическая концепция эволюционного саморазвития письменной музыки господствующих классов под видом музыки вообще (как явления замкнутого «в себе»).

Эта концепция образует единый классовый фронт с аналогичными концепциями в области целого ряда других дисциплин. Если в музыке это — теория биологического примитива (первоисточника формальных музыкальных категорий), то в лингвистике это — теория праязыка и т. д. Изоляция музыки господствующих классов в качестве единственно признаваемого вида музыки, имеющей историю, так же как и

_________

¹ Теория Наумана в основном сформулирована им уже в 1921 г. (см. H. Naumann, «Primitive Gemeinschaftskultur» Jena, 1921).

аналогичная изоляция языка господствующих классов, упирается, таким образом, в классовую сущность буржуазных концепций, имеющих однаковое стремление установить лишь на различном материале связь «высших» видов культуры с существованием «высших» культуртрегерских классов эксплуататоров. Путем подмены понятия культуры господствующих классов понятием «национальной» культуры это построение перерастает в деление наций на «высшие», культурные и «низшие», непригодные для культуры. Расовая антропология со своей стороны стремится подвести баланс биологической обусловленности под эту концепцию. Вывод — неизбежность классового угнетения низших классов и колониальных народов представителей «низших рас», неизбежность капиталистической системы и «предсказание» гибели культуры в момент уничтожения культуртрегерского класса эксплуататоров.

В этой законченной системе два «низшие» вида музыкальных явлений (бесписьменная музыка и фольклор) занимают не вполне равноценное положение. Различие между ними заключается в том, что «бесписьменная» музыка (колониальных народов) в сущности не признается явлением, имеющим качественное отличие от музыки (в собственном смысле), т. е. музыки господствующих классов. Бесписьменная музыка специфизируется лишь как низшая эволюционная стадия. Иначе обстоит дело с фольклором. Специфика фольклора устанавливается буржуазной наукой именно как специфика качественного отличия, а не эволюционной стадиальности.

Подходя вплотную к вопросу о сущности фольклора, необходимо заранее подчеркнуть всю сложность постановки этой проблемы: с одной стороны, объем самого объекта исследования — фольклора — понимается до сих пор весьма различно разными исследователями, с другой — еще более разнообразны взгляды на его качественную специфику.

В области музыки дело еще более осложняется. На этом особенно отсталом участке фольклористики до сих пор достаточно прочно держатся совершенно устарелые «романтические» воззрения на природу фольклора, пропагандировавшиеся в русской действительности в свое время славянофилами. «Народная душа», «народное мировоззрение», воплощенное в «старой» песне, рассуждение о гибели этой великой ценности в наши дни под напором «городской пошлятины» и призывы к спасению ее — весь этот круг идей, представляющий потребление разбавляемых водой мыслей славянофилов некоторыми реакционными элементами, не только высказывался, но и пропагандировался в этнографической секции ликвидированного ГИМНа.¹ Однако, если русская музыкальная наука вплоть до революции не преодолела славянофильских и народнических романтических представлений о фольклоре, то литературная фольклористика за это время ушла далеко вперед. Тот путь, по которому она пошла, может быть охарактеризован как путь буржуазной социологизации. Эта чрезвычайно суммарная характеристика в целом — вполне соответствует общему направлению, в котором вырос ряд достаточно разнообразных, часто противоречивых, концепций позитивной фольклористики второй половины XIX и начала XX столетий. В буржуазной науке общее направление буржуазной социологизации фольклористики привело в конечном счете лишь к более откровенному, незамаскированному обнажению ее классовой сущности. С этой точки зрения упомянутая выше современная теория Ганса Наумана, получившая за последнее время огромное распространение в немецкой науке, с ее делением «нации» на культуртрегерские высшие классы, «двигающие цивилизацию», и творчески импотентный, социально недиференцированный народ («низшие» классы), способный лишь к разложению (перепеванию) творчества высших классов, — в сущности достаточно прозрачно перекликается с идеями фашизма. Нашу попытку разобраться в вопросе о качественной специфике фольклора

_________

¹ В так наз. этнографической секции ГИМНа (существовавшего до 1931 г.) — своеобразном любительском обществе, сконцентрировавшем вокруг себя, с одной стороны, идеологов «спасения гибнущей старины», с другой — эстрадных исполнителей «народной» песни, именовавших себя музыкальными этнографами, под музыкальной этнографией и позразумевалась та самая «гибнущая старина», которую эта группа призывала спасать. В целях определения «доброкачественности» спасаемой старины, кроме критерия вкусовщины (признак — отсутствие городской пошлятины!) ГИМН пользовался чаще всего одним, но зато испытанным средством — разыскиванием следов греческих звукорядов в самом разнообразном фольклорном материале. Отсюда тихое, бесполезное занятие — расклеивание этикеток «гипо» и «гипер»-ладов на песни народов СССР, процветавшее в ГИМНе в качестве законсервировавшегося реликта методологических установок, давно уже потерявших свое значение и сданных в архив.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание