Выпуск № 7 (59) | 1938 - страница 28

саркастическая эпитафия. Только в шестой симфонии Чайковского можно найти такое же глубокое единство психологического развития.

Не менее органична, хотя и в ином плане, соната h-moll. Идеально ясна и выпукла завязка первой части — контраст взволнованной грусти и мечтательной умиротворенности. Разрешения пока нет. После грациозных, летучих, «внешних» образов интермедии-скерцо мечтательность развертывается широко и привольно, но бурное вступление финала ее сметает. В финале лирическая взволнованность главной темы первой части становится стремительной и тревожной. Это — освобождение дотоле скованных и скрытых динамических сил. Сначала кажется, что им нет преград. Но кода ведет к синтезу. Развязка сонаты — победа душевной ясности, тепла человеческих чувств над тревогой и волнениями. Ярко сияет H-dur, неудержим порыв чистой, целомудренной радости!

А расцвет восторга любви в «Баркароле», великолепно сливающийся с ритмами песни и волн, а нарастание танцевального вихря в «Тарантелле», а драматургия баллад, а трагические перипетии фантазии f-moll, где, несмотря на отсутствие всякой нарочитой программы, явственно слышатся воинственные и погребальные маршевые интонации, звуки борьбы и гибели, скорбь и примиряющее просветление в конце!

Шопен внимателен к каждому проявлению народной музыки — будь то танцы сельской вечеринки, поющая девушка или деревенский скрипач, отводящий душу в нехитрых, но бойких и своеобразных наигрышах.

Результаты налицо уже в ранних произведениях Шопена. Мазурки и рондо, краковяк и концерты изобилуют характерными чертами деревенского музицирования — фольклорными ритмами и мелодиями, гармоническими аккомпанементами остинатных квинт (напоминающими волынку или контрабас), «скрипичными» наигрышами, натуральными ладами, орнаментацией и вариационностью. В мазурках Шопен, несмотря на беспредельную свободу своей фантазии, отчасти этнографичен — он сохраняет черты разновидностей этого танца: мазура, куявяка, оберка. Он относится к впечатлениям фольклора и вольно (избегая, за редкими исключениями, «цитат»), и крайне бережно.

Юношу-Шопена волновали творческие вопросы национальной музыки, не скованной рамками националистической ограниченности. Поверхностное творчество Стефани, Каменского, Огинского, Курпинского, Эльснера явно не удовлетворяло его. В поисках решения проблемы юный Шопен принялся за деятельное изучение европейских композиторов не только на варшавских концертах и в варшавской опере, но и в нотном магазине Бжезины (Brzezina), где имелось множество и старых пьес и заграничных новинок.

Наметилось несколько творческих линий. Мазурки Шопена, как я сказал, наиболее «этнографичны». Его полонезы, используя не слишком богатый опыт польских композиторов, звучат «более европейски», они написаны не без влияния полонезов Вебера и Гуммеля. Концерты как будто еще более приближаются к музыке общеевропейского склада.

Однако, разрыва между этими линиями нет. В формы, унаследованные у Моцарта, Гуммеля, Фильда или Вебера, Шопен вносит польский народный мелос, польские ритмы, замечательный, неповторимый дух свободной импровизационности. Интонации польского фольклора пронизывают (в большей или меньшей степени) решительно все произведения Шопена.

Между тем, гениального юношу увлекают — эстетика пионера польского романтизма Казимира Бродзинского, идеи романтической молодежи университета, среди которой и будущий вождь польского восстания 1830 г., прекрасный музыкант — Маврикий Мохнацкий. Это не холодный, разочарованный и фальшивый романтизм шатобриановского типа. Это — романтизм передовой молодежи, борющейся за освободительные идеи своего народа. Вспомним замечательное содружество товарищей Мицкевича в Вильне, вспомним Зана, «филоматов» и «филаретов»!¹

Уже концерты Шопена проникнуты исключительной человечностью, теплотой чувств. Целомудренное и поэтическое увлечение Констанцией Гладковской — вот их жизненная параллель.

Поездка в Берлин, концертные успехи в Вене, туманные и заманчивые перспективы будущего, блестящие триумфы варшавских выступлений 1830 г. — все это подготовительные этапы важнейшего шага.

Шопен, покидающий Варшаву 2 ноября 1830 г., за 27 дней до восстания, растроганно прощающийся с друзьями, товарищами и Эльснером в одном из предместий польской столицы, — Шопен в эти минуты менее всего честолюбец, руководимый холодным эгоистическим расчетом. Он оставляет любимую семью, друзей, возлюбленную. Он оставляет Польшу, где глухое волнение растет с каждым днем. Он видит, что друзья возлагают на него громадные надежды, что он обязан оправдать их, что это дело его чести. Легко понять глубокую — и радостную и тревожную — взволнованность Шопена. Отъезд из Варшавы — начало возвышенной, очищающей драмы всей его дальнейшей жизни.

И драма начинается. Сколько переживаний в течение всего лишь одного года! Это — известие о начале восстания в Польше, тайный отъезд на родину сопровождавшего его друга Тита Войцеховского, неудачи в Вене, мучительное одиночество, волнения и тоска среди чужих людей, предчувствия краха любви к Гладковской, ужасная весть о падении Варшавы и, наконец, чудовищный, неумолимый Париж, еще бурлящий после июльской революции, ошеломляющий хаосом впечатлений...

Шопен — хрупкий, болезненный, но одаренный громадной сопротивляемостью — выдержал эти испытания, и не только выдержал, но духовно окреп и определился. Не догнав Войцеховского, Шопен остался в Вене. Когда же в Штутгарте его настигла весть о взятии Варшавы, Шопен пережил глубокий душевный перелом. Трагедия родины отныне бросает мрачную тень на большинство шопеновских произведений. Драматический этюд c-moll (ор. 10; 1831), с его тревожными фанфарами и полной отчаяния кодой, с гениальной ясностью определяет формы целого ряда дальнейших сочинений Шопена, столь же выпукло передающих образы народной скорби.

Гигантский водоворот Парижа спас Шопена от моральной гибели. Здесь, среди передовых людей, — горячее сочувствие польскому освободительному движению, здесь центр искусства, бурное и безостановочное

_________

¹ «Филоматы» и «филареты» — студенческие кружки в Виленском университете (в начале XIX в.), в которых участвовал и Мицкевич. В этих кружках он познакомился с учением французских утопических социалистов, в частности Сен-Симона, и с идеями французской революции. Фома Зан — польский писатель, имевший огромное влияние на виленскую университетскую молодежь и на Мицкевича, основатель кружка «филаретов». После расформирования кружка и ареста его участников Зан был сослан в Оренбург. — Ред.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание