Выпуск № 7 (59) | 1938 - страница 47

Мазелем во введении. Напротив, этот анализ концентрирован на доказательствах внутренней закономерности единства. Исполнитель может воспользоваться результатами анализа для сознательной проверки своей интерпретации.

Господин Журден, «мещанин во дворянстве», несказанно обрадовался, когда усвоил, что при произношении звука «и» необходимо «сдвинуть челюсти, а углы рта раздвинуть к ушам». Тут Мольер высмеял лженауку мошенника, выдававшего себя за «философа». Но правильный формальный анализ занимается далеко не только тем, что придумывает формулировки для обозначения всем известных вещей. Так например, исполнитель, ознакомившись с анализом «Фантазии», поможет своему таланту сознательно выразить концентрированное единство формы, столь оригинально выраженное Шопеном в его произведении, что в конечном счете должно дать более правильное, более точное, более культурное воспроизведение гениального замысла великого польского композитора. Несмотря на длинноты и на тяжелый «школьный» слог, формальный анализ «Фантазии» все же сделан убедительно. Мазель, несомненно, обнаружил тут солидные знания профессора-специалиста и со своей задачей формального разбора, безусловно, справился. Несомненно, этот анализ во многих отношениях представляет значительный интерес.

Однако, автор не хотел ограничиться таким, в своем роде интересным, но узко-формальным разбором данного произведения. Он стремился к раскрытию содержания «Фантазии». Для решения этой, несомненно более широкой и более трудной задачи «метод» Мазеля оказался недостаточным.

Автор почти не пользуется аналогиями и связями с другими областями культуры. Так например, часто применяя термин «романтизм», он не делает даже попытки объяснить это течение общественной мысли, считая возможным лишь перечислить арсенал средств музыкантов-романтиков (стр. 129–130), нимало не объясняя, откуда эти выразительные средства возникли и в чем закономерность их появления. Между тем ссылки на романтиков — дело чрезвычайно ответственное. Мазель, например, связывает пролог «Фантазии» с прологами у поэтов-романтиков: «Приблизительно такова же роль вступления во многих литературно-поэтических произведениях романтиков, особенно балладах» (стр. 123). При этом автор не указывает ни одного конкретного примера этого рода. Но ни у Бюргера, ни у других классиков немецкой и английской баллады мне не удалось обнаружить пролога¹.

Ввиду того, что романтизм как творческое движение нигде не объяснен, утверждения автора, касающиеся музыки романтиков, дочти без указания имен — теряют всякую определенность.

Приписывая анализу исключительно важное место в системе музыкознания, Мазель переоценивает и одновременно недооценивает его. Переоценивает потому, что в сущности считает анализ единственным способом знакомства с музыкой (см. рассуждения на стр. 9). Этим компрометируется вся исполнительская культура и компетенция массового

_________

¹ Правда, у Гейне встречаются прологи (как, например, в «Lyrisches Intermezzo»), но они играли роль вступительного стихотворения к циклу стихотворений. Народные баллады в Шотландии (например «Робин Гуд») представляют эпические повествования в стихотворной форме без пролога. С другой стороны, прологи имеются в произведениях, далеких от романтизма (например, первая часть «Фауста» Гете).

слушателя. Недооценивается же анализ потому, что Мазель нигде не доводит его до полного раскрытия содержания.

Осторожно, слишком осторожно высказываются отдельные положения, относящиеся к содержанию (революционный польский национализм, цельность мировоззрения Шопена, романтический «увод» в мир религии, исторические картины былой мощи Польши и т. д.). Но, с одной стороны, все это было найдено уже задолго до Мазеля и притом без помощи музыковедческого анализа. С другой стороны, все формулировки относятся к осуждаемым во введении «слишком общим» определениям, не способным вскрыть содержание именно данного произведения.

Формальный анализ в работе Мазеля ведется только до определенного предела. Там, где автор вплотную подходит к проблеме содержания — он в нерешительности останавливается. Так, важный вопрос о влиянии оперной музыки на инструментальную (имеется в виду общепризнанное воздействие Беллини на Шопена) отклоняется потому, что в своей общей форме этот вопрос еще не решен (стр. 125). Не менее странно выглядит уже упомянутый немотивированный отказ от сюжетного истолкования «непрограммного» сочинения. Принципиальный отказ от сюжетного истолкования музыкального произведения, если композитор сам об этом не позаботился, — может увести музыковеда на ложный и опасный путь, не говоря уже о том, что упомянутый отказ является «testimonium paupertatis» («свидетельством о бедности»). Впрочем надо сказать, что сам Мазель не всегда придерживается своего же собственного в корне неверного положения...

В заключение нужно отметить чисто «школярскую» узость, которая проглядывает почти во всех работах по музыкальному анализу, в том числе и в книге Мазеля. Автор труда о «Фантазии» Шопена не оперирует культурно-историческими ценностями, широкими обобщениями и сравнениями. В его академически «точном» изложении нигде не выступает огромная ценность музыки как искусства в ряду других высших ценностей культуры.

Лучшие писатели о музыке, примеру которых мы все в этом отношении должны следовать, всегда выдвигали тысячи связей, соединяющих наше искусство с благороднейшими порывами человеческого индивидуума и с освободительными движениями общества. А. Б. Маркс, Одоевский, Серов, Чайковский, Стасов, Берлиоз, Лист, Шуман и в наши дни Ромэн Роллан — исходили в своих оценках прежде всего из широких перспектив человеческой мысли, из большой философской проблематики, из общественных задач. Лист, говоря о полонезах Шопена, рисует картины исторической жизни Польши, приводит творчество ее великих поэтов — Мицкевича и Словацкого, упоминает о народной жизни, исходит из народной музыки. Читатель блестящей книги о Шопене (особенно в ее первом французском издании, не отягченном холодной болтовней княгини Витгенштейн) воспринимает целый мир культурных ценностей. Ромэн Роллан, анализируя бетховенские творения, охватывает широчайший круг мировой истории, философии, мировой политики. Кропотливый анализ Гуго Римана сопровождается хотя и субъективными, но всегда полными жизни и воображения истолкованиями культурно-исторического и психологического содержания музыки.

Из одного узко-формального анализа таких выводов сделать нельзя. Для этого требуется подлинный синтез

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание