Количество музыкально-одаренных детей в СССР исключительна велико. На нас, педагогах, лежит трудная, ответственная, но вместе с тем глубоко-почетная и благодарная задача — сохранить эти огромные богатства и способствовать расцвету творчества наших чудесных детей. Нам на смену идут счастливые дети, и недалеко то время, когда они завоюют весь мир своим прекрасным, радостным искусством.

Дирижер-орденоносец

Самуил Абрамович Самосуд — большой мастер, глубокий художник, неутомимый труженик и непримиримый боец. Таким, мне кажется, и должен быть советский музыкальный деятель.

Он часто и любовно вспоминает слова товарища Сталина о том, что мы можем и должны создавать классические советские оперыВся деятельность Самосуда на протяжении многих лет работы в театре направлена к разрешению этой труднейшей, высокоответственной и благодарной задачи.

Вспоминается наше первое знакомство. В Ленинградский Малый оперный театр меня привел композитор Шостакович, — первый, кто познакомился с моим «Тихим Доном». С. А. выслушал первый акт оперы и сразу сделал конкретные указания — в каком направлении и как именно мне надо работать, чтобы опера могла быть поставлена на сцене Малегота. С тех пор моя творческая судьба тесно связана с Самосудом, — человеком, страстно влюбленным в оперный театр.

Он знает театр, как никто. Самосуд вышел из оркестрантских «низов». Его путь до дирижерского пульта крупнейшего оперного театра страны был сложен и не всегда ровен. Свое понимание театра, свое знание людей, свое непосредственное восприятие музыкальной стихии он не растратил попусту, на мелочи и пустяки.

В отличие от очень многих оперных дирижеров, Самосуд вникает абсолютно во все «таинства» театра. Для него спектакль не конгломерат, не механическое соединение разнородных художественных элементов — вокальных и оркестровых партий, художественной бутафории, эффектных мизансцен. Он борется за творческое единство оперного спектакля. Для него оперный спектакль — это слияние музыкального и драматического образа в единое целое, создание подлинно художественного ансамбля при наличии единого замысла, подчинение всех элементов спектакля основной, ведущей идее произведения.

К осуществлению этой задачи творческого единства музыкального спектакля и должна привести перестройка московского Большого театра. Мы знаем, что не все московские музыканты приветливо встретили в своем театре ленинградского «варяга». Но постепенно, в процессе работы, Самосуд создал себе и в Москве, как и в Ленинграде, выдающийся авторитет, сплотил коллектив, направил его творческую работу, придал ей ясную направленность.

Авторитет С. А. Самосуда зиждется на большой культуре, творческой смелости, умении работать и умении заставлять работать других. Он сам вникает во все художественные «мелочи» постановки. Его можно видеть подолгу беседующим с художниками, бутафорами, рабочими сцены. Во время репетиции он часто сходит с дирижерского

пульта и вместе с режиссером работает над мизансценами, подсказывает певцу характерный жест, советует художнику изменить ту или иную деталь, объясняет хору малопонятное место в партитуре и т. д.

Самосуд — настоящий руководитель спектакля, создающий его по тщательно продуманному — в мельчайших подробностях — плану. Это и придает его действиям уверенность, четкость.

Сознаюсь, что в области музыки я никогда не поддавался влиянию какого-либо авторитета. Но дирижер С. А. Самосуд является для меня авторитетом, которому я твердо верю. В силу своей огромной художественной интуиции, он ошибается редко. А если ошибется, то признается в своей ошибке искренне и просто.

Каждая беседа с Самосудом рождает новую мысль, идею, новый взгляд на привычные вещи. Вспоминается наша совместная работа над «Поднятой целиной». Одну за другой я привозил из Ленинграда в Москву готовые картины оперы. В отличном настроении привез я удавшуюся, как мне казалось, пятую картину (подготовка и провал кулацкого восстания).

Сыграл ее, и чувствую, что Самосуд скучает. По его лицу видно, что тут что-то не в порядке.

Спрашиваю:

— Ну как, что следует изменить?

— Все, это не то,— отвечает Самосуд.

Я начал доказывать, что это «то». Картина была написана в «таинственно-расплывчатых» импрессионистских тонах.

Самосуд ее резко раскритиковал, указав на несоответствие языка этой картины общему замыслу оперы. Логика рассуждений Самосуда вполне убедила меня. Картина была мною написана заново. Опера выиграла. Самосуда часто упрекают в резкости. Действительно, он резок в своих суждениях. Но это хорошая, принципиальная резкость мастера.

У С. А. Самосуда имеются, конечно, свои художественные пристрастия; но он умеет в каждом композиторе, независимо от его творческой манеры, находить его собственное, индивидуальное лицо. Он оказывает серьезную творческую помощь композиторам, особенно молодым.

Самосуд по природе своей новатор. В своих новаторских исканиях он иногда заблуждался и ошибался. Но у него есть свойство, заставляющее забывать об ошибках. Это — постоянное стремление вперед, постоянное стремление к творческому совершенствованию.

Самосуд не только создает новый оперный репертуар (сейчас он работает с молодыми композиторами — Хренниковым, Пустыльником, Соловьевым-Седым, Волошиновым, Юровским), но и по-новому осваивает классическое наследие оперного искусства.

В наших оперных театрах сложилась традиция: либо академически «реставрировать» старые постановки в новом оформлении, либо давать новые постановки, внешне соответствующие партитуре и затасканным канонам, но совершенно не передающие основную мысль произведения.

Такую «интерпретацию» Самосуд не признает. «Руслана и Людмилу» он ставит в стиле волшебной народной русской сказки. Работая над «Иваном Сусаниным», он говорит:

— В этой опере русский народ показывался тупым, пьяным, безмозглым, а польская знать была носительницей куль-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Дирижер-орденоносец

Содержание