Выпуск № 5 (5) | 1933 - страница 46

Вскоре в пустынной неподвижности медленного шествия (характерное движение восьмыми в басу — pizzicato альтов и виолончелей, создающее впечатление почти топтания на месте) раздается выразительный восточный напев («восточная тема») спокойносозерцательного характера (см. парт. 3–4; [A] — 10 тактов):

Прим. 25.

Интересно отметить, что в первых сопоставлениях этих двух напевов Бородин пользуется для характеристики «русской темы» — светлыми оркестровыми красками (кларнет, потом валторна на педали струнных), в то время как «восточная тема» окрашена приглушенно-гнусавым звучанием английского рожка.

И в этом произведении — характерное для творчества Бородина — почти полное отсутствие действия (вполне оправдано название «симфонической картины»). Развитие идет через нарастание в чередовании указанных двух тем, характеризующих «русский» и «восточный» элементы, причем это развитие в первой части произведения (картина приближающегося каравана) идет главным образом за счет нарастания звучания «русской темы» (см. парт., стр. 1–10). Однако это лишь подготовка: в кульминационный момент обе темы контрапунктически «сливаются в одну общую гармонию...»

Глубоко-продуманный и чрезвычайно-интересный своеобразной логикой — модуляционно-гармонический план развития приводит к мирному синтезу восточного и русского (подчеркиваем: все же на основе русского) — характернейшая черта творческого метода Бородина:

Прим. 26.

(см. партитуру, стр. 16–17 и дальше).

Таким образом, сопоставление двух тем, подчеркиваемое неоднократным их повторением в чередовании, приводит к «простому» разрешению основного противоречия.¹ Мы уже отмечали выше, что в этом синтезе восточного и русского все же довлеет «русское начало»: восточный напев, несмотря на свою яркую, колоритную выразительность, — тонет в широкой однообразно-заунывной русской песне, которая далеко разносится по всей пустыне. Характерно, что Бородин начинает и заканчивает симфоническую картину русской темой: восточный напев как бы обрамлен ею. Вместе с тем характерно и то, что «русский элемент» у Бородина показан — в этом произведении — не в плане поступательного движения грозной непобедимой силы, а в плане заунывно-широкого, созерцательно-пассивного, покорного величия (см. нотн. пр. 24). Характер напева, определяющего «русский элемент», решает здесь очень многое, и выбор его не случаен: именно в этом и только в этом плане возможен был «синтез» восточного и русского, органическое слияние их в «одну общую гармонию», к которому стремился Бородин.

Конкретизируя данное творческое задание, эта программа очень ярко вскрывает в самом произведении основные черты творческого метода «либерала-просветителя» Бородина. Острая политическая тема (особенно в условиях 80-х годов) разрешена в плане либерального оптимизма. Социальные противоречия мрачной действительности взяты в фокусе «романтического реализма». Невозможное в действительности становится возможным в творчестве Бородина, так как с точки зрения подлинного реализма — данное произведение с его сопоставлением «русской» и «восточной» тем, ни по характеру их, ни по методу их изложения ( — развития) — см. нотн, примеры — никак не может соответствовать «успеху русского оружия...» В плане данной «программы» обе эти темы в значительной мере абстрагированы, а самая программа — еще раз подчеркиваем — является; для Бородина в значительной мере лишь тематическим заданием.

Это противоречие между заданием и его выполнением очень характерно для Бородина, столкнувшегося с конкретной тематикой из современной ему действительности. Он не только не увидел и не захотел вскрыть противоречий русской политики империализма на Востоке, но он попытался символически слить («мирная гармония интересов») невозможное.

Сама по себе такая картина шествующего по пустыне Средней Азии торгового каравана под «охраной русского оружия», конечно, была возможна и реальна. И если Бородин поставил бы перед собой задачу внешнего описания такой картины, то он — оставшись, конечно, на поверхности явлений — эту задачу выполнил, и выполнил картинно-эффектно. Но дело в том как раз, что эта программа-задание приобретала для Бородина — дай не только для Бородина, — особенно; в обстановке 80-х годов, — гораздо более глубокий смысл, чем просто эффектная симфоническая пьеса, рисующая экзотическую, картинку русской колонии на Востоке.

Бородин, конечно, внутренне понимал это раз поняв, оказался на перепутьи в смысле творческого разрешения стоящей перед ним задач.

Что же решил Бородин?

Он не пошел по пути «ура-патриотического» разрешения данной ему темы, он превратил это произведение в гимн русской колониальной политике (что, между прочим, отразилось на судьбе в России этого пpoизведения, получившего признание на родине лишь тогда, когда оно облетело чуть ли не все европейские симфонические эстрады).

_________

¹ Для этого Бородин использовал испытанный классический метод, т. е. прежде чем показать развитие (вернее — чередование) тем, приводящее к их гармоническому слиянию, сочинил их контрапунктическое соединение (см. Танеев, «Подвижной контрапункт», стр. 289).

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Прим. 25.

Прим. 26.

Содержание