Выпуск № 10 (39) | 1936 - страница 52

Шопена есть художественное единство элементов полнейшей романтической импровизационное с элементами строгого рационализма моцартовско-бетховенской конструктивности. Разве Allegro из сонаты h-moll или экспозиция баллады № 4 не полны непосредственной импровизационное? А «Баркарола»? А, наконец, мазурки? Сам Богданов-Березовский пишет дальше (стр. 8), что «в отличие от многих романтиков, установивших в своем творчестве культ безотчетных эмоций, смутных предчувствий, Шопен был романтиком-рационалистом и интеллектуалистом». И опять-таки совершенно правильно проводит он ассоциативную параллель между творческим рационализмом Шопена и «деловитостью, трезвостью в оценке окружающих его явлений, а также в оценке своих поступков и действий — характерной чертой молодого Шопена» (стр. 8). И не только «молодого» — следует добавить, указав одновременно на сочетание у Шопена рассудочной деловитости с типично эмоциональной капризностью и неуравновешенностью. Именно такова индивидуальная почва неустойчивого мироощущения композитора и именно таким вырисовывается он в письмах, документах и пр. К тому же, если даже стать на позиции Богданова-Березовского, утверждающего, что импровизационное свойственна лишь раннему периоду шопеновского творчества, то ведь как-раз рассудочная трезвость, которую автор видит лишь у молодого Шопена, ничего в его «концепции» не разъясняет!

Как известно, Шопен в начале своей деятельности широко выступал как импровизатор (в частности на темы польских народных песен); но известно также и то, что и значительно позднее он импровизировал в парижских салонах (см. напр, дневник Делакруа¹) и, наконец, то, что он сотни раз переделывал импровизационные эскизы своих произведений. Как видно, автора книги подвело шаблонное стремление во что бы то ни стало разбить творчество композитора на резко противопоставленные этапы.

Прогрессивность национального движения Польши в ту эпоху, его объективно революционная роль являются основой общей прогрессивности романтического искусства Шопена, несмотря на наличие в нем элементов салонности, пессимизма, индивидуализма и т. д. К сожалению, этот вывод йе сделан автором со всей четкостью и определенностью.

Развивая далее вопрос о генезисе шопеновского мироощущения, автор правильно определяет «тему одиночества и именно социального одиночества» как «главную тему жизненной трагедии Шопена» (стр. 25−26): «Деклассированный, оторванный от родины, от семьи, постоянно вращающийся в чуждых ему слоях общества, Шопен должен был всю жизнь остро переживать свое социальное одиночество».

Говоря о значении формы шопеновских прелюдий (стр. 21), автор несомненно недодумывает до конца своего — верного лишь в общих чертах, — категорического утверждения, что шопеновская прелюдия... «впоследствии не только не удержалась на уровне принципиальности, данной в образцах Шопена, но привела в дальнейшем к полной дискредитации жанра». Автор забывает (или во всяком случае не упоминает — а это следовало сделать!) об исключительно высоком уровне скрябинских прелюдий, выросших из прелюдий Шопена.

_________

¹ Journal d’E. Delacroix. — Кстати, весьма спорным представляется утверждение Делакруа, приводимое Богдановым-Березовским, о том, что... «импровизации Шопена были значительно сильнее его законченных произведений». Самый характер творчества Шопена, требующий тщательной, филигранной и точной отделки, заставляет критически отнестись к такому заявлению знаменитого художника (впрочем, не его одного!).

Трудно согласиться также с утверждением автора (на стр. 40) относительно того, что части сонаты h-moll, op. 58, «являются как бы самостоятельными пьесами, а не различными стадиями развертывания единой идеи». Мне представляется, что Богданов-Березовский слишком увлекся констатированием элементов импрессионизма у позднего Шопена, преждевременно отнеся h-moll’ную сонату к типу пьес «импрессионистско-колористической звукописи» (стр. 40). Несомненно, h-moll’ная соната является еще, в основном, сонатой романтической, еще достаточно цельной по идее и содержанию, хотя и не лишенной ряда импрессионистских элементов.

Говоря об «огромном диапазоне влияния музыки Шопена на творчество как его современников, так и композиторов последующих поколений» (стр. 40), автор приводит имена Шумана, Брамса, Грига, из русских композиторов — Балакирева, Кюи, Ляпунова, Чайковского, Лядова, Скрябина. В то же время он даже не упоминает о значительном влиянии Шопена на Листа, — достаточно сопоставить октавную часть «Похорон» Листа с октавной частью As-dur’ного полонеза Шопена или вспомнить частую типично шопеновскую пианистическую фактуру в ряде произведений Листа и, в особенности, влияние виртуозного стиля этюдов Шопена на Листа и т. д.

Упоминая (на стр. 7, 10, 11) о различных влияниях на творчество Шопена и справедливо указывая на Моцарта, Вебера, Фильда, а также композиторов виртуозно-пианистической школы (Тальберга, Калькбреннера, Мошелеса, Гуммеля, Гировеца и др.), автор обходит, однако, влияние творчества Бетховена (в особенности таких произведений его, как соната ор. 109 или концерт G-dur № 4, и т. д.), несомненно сыгравшего заметную роль в становлении интеллектуально-логического, формообразующего и конструктивного начала в творчестве Шопена.

Необходимо было бы также указать на заметное влияние Беллини, крайне любимого Шопеном, и уж во всяком случае, на значение виртуозного стиля Паганини, которого Шопен слышал в 30-х гг.

Почти совершенно не освещено автором значение Шопена в истории пианистической культуры, его роль в том выходе из салонно-виртуозного пианистического тупика, в который завели фортепианную музыку пианисты-виртуозы XIX в., заполонившие своим пианистически-выигрышным, но бессодержательным творчеством концертную эстраду того времени.

Наконец, почти не затронут вопрос о значении Шопена для советской музыкальной культуры, для широких слушательских масс, ценящих и любящих этого выдающегося композитора.

Таковы основные моменты разбираемой работы. Ошибочность ряда общих положений, отсутствие последовательной, выдержанной до конца единой концепции, противоречивость и поверхностность многих выводов затмевают отдельные положительные и правильные моменты книги. Работа производит впечатление сделанной наспех, не слишком внимательно, что называется — «на скорую руку». Небрежное издание и оформление книги (изд. «Тритон») дисгармонирует с присущей ленинградским издательствам тенденцией любовного и тщательного отношения к внешности книг. В итоге приходится констатировать, что выпуск брошюры Богданова-Березовского о Шопене лишь в очень незначительной степени заполнил существующий у нас весьма ощутительный пробел в литературе о Шопене.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание