отложил. У меня всегда начинается тем, что хочется полежать. Однако ж, я все крепился и занимался сидя. Заниматься нужно было во что бы то ни было, потому что я поставил себе целью получить этот приз, как видно из начала этого письма. Между тем, я уже не мог держаться на ногах, и должен был лечь в постель. Это было за пять дней до конкурса. Вирт присылал ко мне спрашивать о моем здоровьи и был очень сердит, за то что я так давно у него не был. Наконец, за один день до конкурса я встал и занимался. Но вечером мне опять сделалось нехорошо.

Утром пришел за мной мой аккомпаниатор. Нам надо было быть там в 9 часов, но мы приехали в 11. Я думал уже, что не стоит мне даже ехать, потому что я чувствовал себя очень плохо. Ну, приезжаем туда, а уж меня ждут, потому что играет последний номер передо мной. Как я узнал, главные конкуренты уже играли (два раза концерт Брамса, концерт Паганини, Бетховена, и двое пианистов). Но ни один из них не играл всего концерта. Самое большее — одну и две части. Конкурс был в громадной комнате с вестибюлем. Перед тем, как мне надо было играть, в вестибюле набралась толпа народу, потому что через дверь все слышно до единой ноты. Главным образом, все конкуренты, в особенности те двое, которые тоже играли Брамса, и один пианист, имевший большие шансы (он действительно великолепно играл) важно приготовились меня послушать, а может быть и покритиковать. Я же все время чихал как кошка, потому что у меня был страшный насморк.

Наконец, я вошел и начал играть. Я не знаю как это случилось, но я играл лучше, чем когда-либо. После трех страниц я совсем разыгрался и каденцию Иоахима играл совершенно «con amore», т. е. почти так, как я могу играть. Наконец, последняя страница, все отлично — последний отчаянный пассаж — и конец первой части.

Ну, я себе думаю, довольно. Наверное больше не будут слушать. Ничего подобного. Сидят и усом не ведут. Один спрашивает: можете играть дальше? С удовольствием. Adagio — они не тронулись с места, так и влепились в меня глазами. Два раза уж слышали они только что это самое adagio. Но я его играл, должно быть, иначе, чем другие. Наконец — последняя фермата — и конец. Ну, думаю себе — теперь довольно. Вдруг один парень встает и спрашивает: «Кönnеn sie vielleicht den letzen Satz auch vorspielen?» «Aber sehr gern, Herr Doktor»,¹ говорю я, а сам думаю: ну тебя к чорту. Дело в том, что я совершенно был уверен, что до последней части не дойдет и поэтому последнее время совсем не играл ее. Делать нечего: как схватился я, все пассажи как по маслу. Тут уж я почувствовал, что дело идет на лад, потому что никому ходу не давали — а меня весь концерт слушают.

Конец. Последние гаммки до подставки — очень удачно. «Браво!» Смотрю на председателя: посмеивается каналья, однако ж молчит. Выхожу, смотрю, человек 15–20 знакомых, товарищей, бывших и будущих, которые пришли действительно меня послушать. Конкурентов — ни одного. Спрашиваю швейцара: где же они. И-и, говорит он, они уже после каденции ушли домой. Вдруг дверь отворяется: все выходят; после меня сделали паузу. Я стою в стороне, вытираю скрипку. Председатель подходит ко мне, пожимая руку и говорит: «Pracht

_________

¹Не можете ли Вы сыграть и третью часть? — С большим удовольствием, доктор.

voll gespielt»¹. Я сейчас же в постель: температура 39,6. Тогда я позвал доктора: до этого я ни за что не хотел, потому что он наверное запретил бы мне выходить. Доктор говорит: может быть это инфлюэнца, а может быть нервы. Между тем конкурс окончился в два часа. Я знал, что Совет продолжается минимум 1–2 часа. Через два дня я должен был играть в концерте, с Клинглером и одним из судей, с проф. Робертом Каном (учеником Брамса!). Поэтому я думаю: лучше я протелефонирую Клинглеру теперь, что наверное не смогу играть в концерте. А то разболеюсь совсем и не смогу даже написать. Оделся, телефонирую. Было 2 часа. Объясняю ему, что пожалуй не смогу играть, потому что болен. «Врешь, говорит. Мне только что телефонировали, что ты играл великолепно. Кстати, говорит, поздравляю!» Я ушам не верил. Оказывается, что Совет продолжался всего 5 минут. Как я потом узнал, — я настолько выделился, что нечего было советоваться. Надо было только подписать бумаги.

Ну, пока довольно, Завтра это будет во всех газетах... Мендельсоновская премия — это государственная премия (не частная). Григорович ее получил 15–20 лет тому назад. Ну, целую Вас всех — на днях напишу еще. Пишите.

Ваш Ося

Л. В. НИКОЛАЕВ

(К 25-ЛЕТИЮ МУЗЫКАЛЬНО-ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ)

Леонид Владимирович Николаев, сын известного академика архитектуры, родился в Киеве в 1878 г. До поступления в Московскую консерваторию, Л. В. учился в Киевском музыкальном училище по классу фортепиано у В. В. Пухальского, одновременно проходя курс теории композиции у Е. А. Рыб. В 1897 г., окончив музыкальное училище, Л. В. Николаев поступил в Московскую консерваторию в класс фортепиано В. И. Сафонова, оказавшего большое влияние на развитие педагогического дарования Л. В. Теорию композиции Л. В. проходил у профессора С. Танеева и М. М. Ипполитова-Иванова. Учась в консерватории, Л. В. одновременно проходит курс юридического факультета Московского университета (выпускной экзамен держал при Киевском университете в 1903 г.). В 1902 г. Николаев кончил консерваторию с большой золотой медалью и приступил к активной концертной деятельности, одновременно продолжая композиторскую работу. В 1909 г. Л. В. был приглашен старшим преподавателем по классу ф-п. в Петербургскую консерваторию. В 1912 г. Л. В. получил звание профессора.

Большое участие принимал Л. В. Николаев в реорганизации консерватории и ее управлении (с октября 1917 г. был председателем

_________

¹Великолепно играли!

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Л. В. НИКОЛАЕВ

(К 25-ЛЕТИЮ МУЗЫКАЛЬНО-ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ)

Содержание