Выпуск № 6 (223) | 1957 - страница 31

ков. Здесь, в этой музыке, что-то кружащее голову, как легкое золотистое вино, не мрачный, тяжелый хмель, а именно легкое опьянение, опьянение счастьем юности, когда человек опьяняется без вина, собственным радостным ощущением — живу! И завтра! И еще долго!

А ведь сочинял эту музыку, нежную и веселую, как аромат цветов, как песенка ребенка, музыку, исполненную неисчерпаемого здоровья и жизненной силы, сочинял эту музыку шестидесятилетний человек — жизнь великого артиста уже догорала в те дни. Седьмая симфония была ее закатом. Какая же могучая воля руководила сознанием художника! С невольным преклонением я думаю об этом.

Но ведь и в чудесной, медленной лирической музыке третьей части Симфонии мы ощущаем то же самое — несокрушимое духовное здоровье! Оно во всем. И в буколических, свирельных распевах гобоя, и во всем напевном строе этой музыки — все просится здесь в пение и словно ждет поэта, который переложит на слова эту музыку...

Вероятно, можно было бы написать огромное исследование Седьмой симфонии. Это, разумеется, не моя задача. Но все-таки, например, финал, четвертая часть Симфонии, — решительно плясовая музыка. Здесь безраздельно царит веселье, безудержно веселый, самозабвенный пляс. Невольно замечаешь — как на фестивале! А почему бы и нет? Вот музыка для фестиваля, его симфоническая заставка. Правда, в конце появляются здесь ноты какого-то раздумья, размышления, но что же из этого? Ведь и фестиваль, как всякий праздник, не может длиться вечно. Но это, конечно, между прочим. Несомненно одно — Седьмая симфония Прокофьева принадлежит к числу самых выдающихся шедевров симфонической музыки нашего времени, к числу тех произведений искусства, которым суждена долгая жизнь и любовь многих поколений.

Как известно, Седьмая симфония Прокофьева — произведение не программное. Но это нисколько не мешает нам понимать и ценить ее содержание, понимать и высоко оценивать ее боевую современность. В свое время Плеханов писал, что «...как бы там ни было, можно с уверенностью сказать, что всякий сколько-нибудь значительный художественный талант в очень большой степени увеличит свою силу, если проникнется великими освободительными идеями нашего времени. Нужно только, чтобы эти идеи вошли в его плоть и в его кровь, чтобы он выражал их именно, как художник». И Плеханов далее, ссылаясь на Флобера, добавляет: «Кто считает возможным пожертвовать формой “для идеи”, тот перестает быть художником, если и был им прежде».

Нельзя понять ни сущности, ни путей развития творчества Прокофьева, не учитывая приведенных здесь слов Плеханова. Прокофьев, который никогда не произносил громких речей в защиту современных идей, оплодотворяющих музыку, был насквозь пропитан этими идеями, которые действительно вошли в его плоть и кровь. И Прокофьев никогда не считал возможным жертвовать формой для идеи, потому что он был настоящим великим художником, и потому самая проблема раздельной жизни сущности искусства и его формы для него не возникала вовсе и не могла возникнуть. Идея, сущность в творчестве художника всегда облечена в определенную форму, совершенно неотделимую от нее. Лики наших дней и нашего времени живут в музыкальной ткани Седьмой симфонии Прокофьева, они живут и во многих других его произведениях.

Мне думается, что мы все еще недостаточно интенсивно и недостаточно глубоко изучаем творчество Прокофьева. Между тем Прокофьев во многих отношениях может считаться идеалом советского артиста, идеалом большого художника, умевшего жить одной жизнью со своим наро-

дом, откликаться на каждое движение своего народа, мыслить его мыслями, горевать и радоваться вместе с ним.

Жизнь и творчество Прокофьева могут послужить иллюстрацией к словам Филиппа Эммануила Баха, писавшего некогда, что «...музыкант должен волноваться сам, если хочет волновать других, должен уметь входить во все чувства, которые хочет вызвать». Внешне неизменно спокойный и выдержанный, образец сдержанности, немногословности и точности, С. Прокофьев был как раз таким взволнованным музыкантом, какого рисовал великий сын великого отца — Филипп Эммануил Бах. Под покровом джентльменской корректности и сдержанности бушевали могучие страсти, пламенели сильные чувства, и вот они-то создают опаляющий накал многих творений Сергея Прокофьева.

Закончим на этом.

23 апреля исполнилось 66 лет со дня рождения Сергея Сергеевича Прокофьева. Как жаль, что он не дожил до нового блистательного триумфа, одержанного его творчеством. Как бы радовался Сергей Прокофьев тому, что любимое его детище — Седьмая симфония удостоилась наивысшего признания, о каком только может мечтать создатель художественного произведения. Ну что ж! Порадуемся за него. Порадуемся за советскую музыку, обладающую сокровищами, составляющими по всей справедливости ее гордость, украшение и славу!

(«Литературная газета», 23 апреля 1957 г.)

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание