Выпуск № 3 | 1953 (172)

поразили бы самые странные и резкие контрасты в моем поведении насчет этой оперы. Возвратись домой после первого представления, я был до крайности не в духе и в следующие за тем дни довольно дико бранил оперу (которою между тем на пробе, где мне удалось слышать 3 первые акта, восхищался); потом видел еще раз и с возрастающим наслаждением, был в этой опере, наконец, до шести раз и пойду еще и еще... Достал почти все напечатанные нумера, играл их и пел дома до того, что всем надоел, мотивы стали просто меня преследовать, и между тем весьма часто с людьми, для которых доступно истинное искусство, я не переставал откровенно и даже с негодованием отзываться о недостатках произведения Глинки. Во всем этом для тебя не должно быть ничего странного. Зная меня, ты легко представишь себе, что я не мог не наслаждаться тем, что действительно прекрасно в этой опере, т. е. все по 4-му нумеру, иногда по 2-му, и вместе с тем не мог и не подводить всего произведения, в целом и по частям, под математический нож нашей критики. Одним словом, зная меня, ты поверишь, если бы я даже тебе не говорил, что мое мнение о «Руслане и Людмиле» совершенно равно твоему. Иначе и быть не могло. Мы расходимся только в частностях...

3
(14 февраля 1843 года)

...Письмо твое пришло сегодня весьма кстати. Кстати — потому, что исключительно трактует о Глинке, с которым я провел кряду два вечера (пятницу и субботу), и об опере его, которую я не перестаю слушать в театре и изучать дома. Ты, вероятно, читал в февральской книжке «Отечественных записок» статью о «Руслане и Людмиле» (письмо какого-то Бичева 1): там в основание критики (это, впрочем, статья не полная, не отчет, а маленький очерк, что-то вроде разбора) принят взгляд, что в волшебной, фантастической опере не должно искать элементов чисто драматических, что перед фантастическим миром страсти людские, которые составляют основу обыкновенной драмы (а следовательно, и музыкальной), слишком мелки, sont d’un effet trop mesquin 2, и поэтому волшебная опера должна состоять из отдельных картин, связь между которыми может быть совершенно произвольная. Я не стану передавать тебе моего мнения об этом взгляде или о правильности его. Впрочем, только прочитав эту статью, я догадался, что она непременно написана под влиянием самого Глинки (так же как и разбор Сенковского в декабрьской книжке «Библиотеки для чтения»), И в самом деле, Глинка сказал мне, что он чрезвычайно доволен этою маленькой статьею кн. Одоевского; что именно этот взгляд лежал в его цели при создании «Руслана и Людмилы» [...] Я заметил только, что жаль краткости этой статьи, что основной взгляд не довольно развит в ней и потому может показаться слишком произвольным, как всякое мнение, не подкрепленное доказательствами. Глинка сказал на это: «Дальнейшее развитие требовало бы широкого, даже ученого изложения, которое не может быть помещено в журнале, читаемом pour passer le temps» 3. (Так ли? В этом журнале ведь помещаются же статьи, как, например, разбор Державина, перевод «Художника» Гегеля и т. п.)

Вот тебе уже два интересные мнения Глинки. А в запасе еще несколько таковых, которые сообщу теперь же, без системы, по мере припамятования.

Говоря о голосе и об инструментах, Глинка выразился, что «новейшие сочинения для отдельных инструментов, так называемые «pieces de concert» или «de salon» 4, для него нестерпимы; всякий инструмент может подражать голосу человеческому только в карикатуре, и оттого отнюдь не должно заставлять инструмент петь то же самое, что поет голос (например, романсы, мелодии оперные, последние тем менее, что они хороши должны быть только на своем месте, в связи целого создания), и, вообще, продолжительная пьеса для одного инструмента есть нелепость, говор без значения, слова, фразы без мысли» (не могу удержаться, чтоб не сказать тебе, что я безусловно принимаю это мнение, за исключением, разумеется, фортепиано). «Каждый инструмент заключает в себе неизъяснимую прелесть, но употребленный к делу,

_________

1 Эта статья принадлежит В. Одоевскому.

2 Производят впечатление слишком мелкое.

3 Для препровождения времени.

4 Концертные или салонные пьесы.

иногда в одной фразе, в двух-трех тактах, иногда в одной белой ноте (особенно духовые)». Прослушав дуэт из «Belisario» Доницетти, спетый Артемовским и моею сестрою, Глинка отозвался с сожалением об охоте итальянских композиторов оставаться неизменно в обычной, избитой колее — тогда как те же самые мелодии получили бы совершенно новую прелесть при иной, иначе обдуманной отделке. «Рассчитывая на опошленный вкус своих слушателей, они без зазрения совести кладут в 10 опер то, что могло быть у места только в одной, и беспрерывно себя повторяют». «По моим понятиям, — продолжает Глинка, — всякий дуэт должен состоять из того, что поет одно лицо: из мелодии или мысли А, потом из мысли В и, наконец, из количества A + B, что должно быть опять другое, нежели А или В», и все основано должно быть на контрастах [...]. В обыкновенных итальянских операх один поет А, другой — А и потом все вместе то же самое А, терциями или секстами. По этой теории квартет должен быть: A + B + C + D + и т. д. Мелодия женского хора в 3-м акте «Руслана и Людмилы» («Ложится в поле мрак»), по словам самого Глинки, есть настоящая персидская, так же как мотив «Лезгинки» — настоящий кавказский.

4
(Февраль 1845 года)

...Сижу над «Русланом», которого иначе я не успею просмотреть как следует до открытия спектакля 1 [...]. Все-таки я чрезвычайно себе благодарен, что вздумал поучиться над этой партитурой, и уверен, что и в следующих актах много найдется умного и интересного.

_________

1 Партитуру «Руслана» А. Н. Серов получил в то время из театра, через посредство своего знакомого, О. К. Гунке, управлявшего тогда театральною нотною конторою. В. С.

5
(3 октября 1851 года)

...Из новостей спешу передать тебе замечательнейшую: личный поклон тебе от М. И. Глинки. Он приехал в Петербург 24 сентября и останется всю зиму (если не гораздо дольше). Я узнал об его приезде у Билибиных, где был 25 сентября по приглашению Даргомыжского (бывшего у меня незадолго перед тем). Даргомыжский мне и объявил о приезде Глинки. На другой же день утром я побежал в Большую Конюшенную, гостиницу Волкова, где временно остановился Глинка (теперь уж на своей квартире, в Моховой, в доме Мелихова), — застал его дома (он почти не выезжает, потому что нездоров — чуть не отнялась у него правая рука). Он обнял меня и поцеловал. «Очень рад, милый барин, что вы здесь, а не в Крыму — это как нельзя больше кстати. Поздравляю вас с успехами в вашем деле — Даргомыжский мне уже много говорил о вашей опере. Это на Гоголеву «Утопленницу» — я очень хорошо помню повесть. Сюжет — бесподобный, желаю вам от всей души всего, что нужно, чтоб его исполнить». Потом он много еще говорил всякой всячины — музыкального и немузыкального. Дон Педро 2 тоже пришел тут, узнал меня тотчас. Глинка спросил о тебе — где ты теперь — немножко удивился, что во Флоренции, и просил непременно написать тебе поклон от него и извиниться, что он сам не пишет — потому что, как мы сами знаем, если принимается за перо, то скорей для нот, чем для писем. Я думаю, ему очень приятно будет, если ты ему напишешь из Флоренции, — он ценит такого рода внимание. Ему, например, видимо, приятно было, что я был один из первых, навестивших его по приезде. Что меня чрезвычайно радует — это живой энтузиазм Глинки ко всему отличному в искусстве. Он как будто помолодел, посвежел в этом отношении, отчасти оттого, что в Варшаве почти вовсе не слыхал хорошей музыки — а жажда к хорошему в таком человеке не может не быть сильна. Кроме того, что он со мной говорил много чисто технического (напр., что он слышал в оркестре свою «Молитву», мною оркестрованную, — что это выходит хорошо, но мертво, потому что не для оркестра сочинено, — и что вообще никогда не должно переписывать на оркестр вещей фортепианных, что это хорошо только как этюд), он сказал мне, что хочет иметь влияние на петербургские

_________

2 Спутник Глинки в Испании и в России. В. С.

  • Содержание
  • Увеличить
  • Как книга
  • Как текст
  • Сетка

Содержание

Личный кабинет