Выпуск № 3 (160) | 1952 - страница 4

образом свойственные русскому народу внимание и любовь к человеку, сердечное участие в его горестях и печалях, радостях и светлых мечтах.

Реализм русской музыки трудно пояснить словами. Но стоит только пропеть внутри себя несколько глубоко человеческих фраз Сусанина, например «прощайте, дети», «чуют правду», «мое дитятко, Антонидушка», или в «Онегине» Чайковского — скромном манифесте русского оперного реализма — фразу Ленского о русском усадебном милом саде («прелестно здесь»), любой фрагмент из обращений няни, девичьи исповеди Татьяны о поразившем ее чувстве, величавый привет княгини Ярославны к боярам в «Князе Игоре» («Добро пожаловать, бояре») и т. д., и т. д. — можно привести множество таких примеров из Мусоргского,— повторяю, стоит только себе все это напомнить, как чувство скажет: только совестливое отношение к родному искусству и искреннейшее ощущение внутренней правды, без нарочитого притворства и выдумок, диктовали классикам русской музыки столь наглядные, живые образы через безусловную правду интонации.

Не лжет мать, баюкая ребенка, не лжет мать, причитая по сыне, не лжет любимая, глядя в очи милого, — так не умеет лгать и русская музыка, выявляя тоны действительной человечности, целомудренности, совестливости.

Так традиция общительности и внимания к человеку, все более расширяясь, переходит в суровое и совестливое наблюдение за качеством выявления правды чувства музыкальными средствами и честностью выражения переживаемого. Как известно, эти традиции нашли в лице Даргомыжского и Мусоргского пламенных поборников правды слова, т. е. правды чувства и мысли в звучащем, интонируемом слове (ибо печатное, буквенное слово для музыки пребывает немым).

Гений симфониста Чайковского, как гений Шекспира в сфере драмы или гений Данте в образах звучащих терцин, добился в инструментальной музыке правды раскрытия состояний человеческой души, беспрекословно ощутимой как остро волнующая трагедия простых людей, без фабул, без показа ужасов. Здесь русская музыка силой только звуков идет от души к душе с простотой песни, но во всеоружии выразительных средств современного оркестра, одухотворяя каждый тон инструмента так, словно бы его произнес человеческий голос или спело сердце.

Колоссально обаяние русской симфонической музыки, когда композитор, не удовлетворяясь только (возведением звуковых зданий, очеловечивает тоны, раскрывая в их сочетаниях сложнейший мир психической жизни людей. Четвертая, Пятая, Шестая Чайковского рассказывают про опыт внутренней жизни человека большой души, которому было (не до кривляний в искусстве. Конечно, таких симфоний немного, но зато их знает весь мир, услыхавший в русской музыке неподдельную правду о человеке, 'воспринимаемую без слов.

Нигде, как в России, так остро не ставилась этическая проблема о нужности или ненужности искусства — так, что споры казались подчас отрицанием искусства во имя конкретной пользы. Это вызвано было искреннейшей любовью к искусству и глубокой верой в его этическую власть — в способность очеловечения культуры: русские люди не могли допустить, чтобы столь драгоценнейший дар художественной способности в человеке был сведен всем исторически неизбежным ходом европейской буржуазной культуры на уровень только забавы и поверхностного наслаждения. И вот в образах симфоний Чайковского именно русская музыка выдвинула наитончайший объект художества — внутренний мир человека, т. е. живое, переживаемое ежесекундно, ощутимое каждым человеком проявление в нас жизни: чувствую, что жив, ибо страдаю, радуюсь, сострадаю, оорадуюсь, любуюсь, страшусь. На такой вершине искусства уже нет (места праздному любопытству к игре тонов.

Именно эта традиция требует и от современного советского симфонизма очень высокого уровня ощущения действительности, ставит перед композитором требования сурового долга перед музыкой как обязательства, даваемого перед страной. Многим надлежало бы понаблюдать, как слушают музыку в массах. Вот недавно мне лично удалось постичь, какова эта жажда. В клинском Доме-музее Чайковского происходил воскресный концерт из произведений чуткого симфониста-психолога. Погода была не из таких, чтобы

привлекать просто любопытных. И вот надо было последить за лицами слушателей, как воспринимается «беспредметное инструментальное искусство» не знатоками, а теми, кому искусство дорого как зеркало действительности, творимой людьми: в выражении лиц слушателей отражались красота человечности, постижение интеллектом правды о жизни. Думалось, что, быть может, самая драгоценная традиция, унаследованная русской музыкой от ее великих классиков, — не замыкаться в гордом жречестве и радоваться радости людей в их соприкосновении с искусством.

Отсюда — задача музыкальной школы: не отпугивать параграфами учебников, технологией музыки людей богатой художественной культуры с их запросами к музыке более глубокими, чем только обучение техническим навыкам. Увы, среди педагогов музыки еще имеются люди, рассматривающие свою задачу только как обучение навыкам ремесла. Не отсюда ли ведет начало тенденция в консерваториях ко всяческому упрощению и ужатию курсов гуманитарных наук? А где же великие традиции «балакиревской артели», чья главная идейная целеустремленность заключалась в природно русском органическом сочетании эстетического с этическим, в стремлении направить помыслы композиторов к познанию современности через передовые научные и социальные идеи и особенно через глубокое вникание в родное прошлое?

Как характерно для самых сильных сочленов балакиревской свободной художественной артели пламенное увлечение темами русской истории, выразившееся в таких монументальных операх, как «Псковитянка», «Борис Годунов», «Князь Игорь», явлениях небывало прекрасных своей гражданско-этической сущностью и мужественно зоркой красотой; ни одна нация не могла противопоставить в своем оперном искусстве ничего равного этой силе и величавости. Академические догматы восседающих на треножниках педагогов, отрицающих для музыкантов, например, необходимость исторических и общегуманитарных знаний, звучат отвратительным загибом: так под видом настоятельных забот о профессионализме протаскиваются наихудшие проявления формализма. Хочется крикнуть таким учителям музыки: почитайте статьи по вопросам музыкального образования такого наичестнейшего и принципиальнейшего профессионала, каким был Римский-Корсаков, и не путайте мудрый профессионализм с черствым замыканием музыки в узкие рамки ремесла! От вас уйдут прочь самые даровитые из молодежи!

Не в традициях русской музыки, музыки «Ивана Сусанина», «Руслана», «Игоря», «Юдифи», «Снегурочки», «Китежа», симфоний Бородина и Чайковского, музыки, в которой с орлиной хваткой и проницательнейшим сердцем запечатлены необъятные края Родины и человечнейшие запросы миллионов людей, — не в традициях музыки, вскормленной борьбой за правду искусства, прививать даровитой молодежи принципы «техники ради техники»; много ли пользы от молодого специалиста, входящего в мир музыки с дипломом о выдержанном испытании, но с пустым сердцем, с хорошо натренированной рукой, но с головой музыканта-практика, без духовных запросов? Конечно, одним знанием всемирной и родной истории не выработаешь в себе дирижера и без фуги не сделаешься мастером композиции. Но нельзя забывать о тех интеллектуальных и душевных помыслах, какими была насыщена (а не одним тупым уменьем писать фуги) деятельность великих композиторов и дирижеров прошлого. И какой «совсем нной» выглядит деятельность «музикусов нищих духом».

Техника гибкого владения нотными знаками и тектоникой форм, бесспорно, дело важное, но еще важнее голова и культура интеллекта, управляющая талантом, для которого нет мертвых тонов и окаменелых значков. Чем-то далеким, глубоко противоречащим коренным традициям русской музыки отдают любые попытки превращения музыкальной школы в «монастыри» с программами, только посвященными технологии.

Советская культура, культура эпохи Ленина — Сталина выдвинула идею художественных вузов, и, конечно, в нашей cтране по справедливости отведено место и музыкальным вузам. Органически выросшие из глубоко демократических художественных потребностей масс, они, включая в себя и высшее художественнотехническое образование, не должны, однако, быть лишь рассадниками музыкальной техники; увы, еще далеко не всем педагогам это безусловно ясно.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание