Выпуск № 10 (131) | 1949 - страница 23

его творчества. Нельзя понять, как мечтатель, «не любивший действительности», создал сочную жанровую живопись мазурок или полные гнева и скорби страницы b-moll’ной сонаты, es-moll’ного полонеза, с-moll’ного этюда. Музыка Шопена говорит о нем самом яснее и правдивее, чем его друзья, замечавшие в нем лишь то, что они хотели.

Шопен был первым композитором, услышавшим в польской народной музыке не внешнюю характерность интонации и ритмов, а самый голос родного народа. Навсегда сохранил он впечатления детских лет, счастливые воспоминания о школьных каникулах, проводимых под Варшавой. Любовь к сельской природе, к сельской жизни осталась у Шопена до конца его дней. «Как только приезжал он в деревню, — пишет Лист, — как только видел себя среди садов, огородов, деревьев, высоких трав, цветов, он казался совершенно другим, преображенным человеком. К нему возвращался аппетит, его охватывала буйная веселость, он сверкал остроумием... По нескольким оброненным словам можно было угадать, что он чувствует себя ближе к родине, когда находится на нивах, на лужайках, среди плетней, сенокосов, полевых цветов, лесов, повсюду имеющих одни и те же запахи»¹.

Конечно, именно там — среди полевых цветов и лесов — Шопен научился так понимать самую сущность польской народной музыки. Малейшая фальшь в обработке народной песни резала ему слух. Так, например, о польских песнях в обработке композитора Кольберга Шопен писал: «Смотря на такие вещи, я часто думаю, что лучше бы их не было, потому что этот труд только путает и затрудняет работу гения, который со временем вынужден будет вылущить истину. А до тех пор все эти красоты останутся с наклеенными носами, нарумяненные, с ногами на подпопках или ходулях...².

Для Шопена интонации народной музыкальной речи были его собственными интонациями, родным, выразительным и правдивым языком, которым он рассказал миру о своей родине и ее людях. Шопен не только черпал из народной музыки ее богатства, но и отдавал народу свои песни. Лист утверждает, что мелодии Шопена на слова польских поэтов стали народными песнями в Польше: «Они пропали и рассеялись, как запах цветов, которые растут в необитаемых местах, чтобы благоухать навстречу случайно зашедшему неведомому путнику. Мы слышали в Польше несколько принадлежащих ему мелодий, из которых некоторые поистине его достойны. Но кто осмелился бы ныне произвести ненадежное размежевание между вдохновениями поэта и его народа?»³.

Жизнь и искусство родного народа были той здоровой, насыщенной живыми соками почвой, на которой вырос гений Шопена. Он созрел удивительно быстро и как человек, и как музыкант. Рано пришла к нему и слава: девятнадцати лет, только что окончив Высшую музыкальную школу, он был уже известным композитором и лучшим пианистом Польши. А после концертной поездки в Вену в 1829 году его известность распространяется и за пределами родины. Письма Шопена, относящиеся к этому времени, говорят о зрелом уме, наблюдательности, широком художественном кругозоре. В них мы находим меткие, остроумные зарисовки путевых встреч и впечатлений, тонкую и верную оценку спектаклей, артистов, музыкантов-виртуозов и ко всему этому — удивительную для девятнадцатилетнего юноши строгость самоанализа. Восторженные похвалы газет, хоть сколько-нибудь напоминающие рекламу, вызывали в нем отвращение. Он искренно удивлялся и даже негодовал, когда один из рецензентов сравнил его с Моцартом. А в это время им уже были написаны вариации на тему из «Дон Жуана» и два концерта!

Ф. Шопен.

Художник А. Кольберг (1848)

Отправляясь в новую поездку осенью 1830 года, Шопен простился с Польшей, не зная, что прощается с ней навсегда. Он поехал в Вену, Мюнхен, Штутгарт, затем в Париж — «проездом» — и это «проездом» затянулось до конца его дней.

Осенью того же года в Польше вспыхнуло национально-освободительное восстание против царизма. Несколько месяцев продолжалась неравная борьба польских патриотов с войсками Николая I, закончившаяся жестоким поражением повстанцев.

Известия о событиях на родине стали чертой, отделившей юность Шопена от его зрелости. Среди восставших были друзья композитора, кровь их лилась в боях за родину, а он вынужден был оставаться вдали, в бездействии, среди чужих, равнодушных людей. В письме к

_________

¹ Лист, цит. соч., стр. 149.

² Письма Шопена. М., 1929, стр. 292-293.

³ Лист, цит. соч., стр. 166.

Ф. Шопен

Рисунок Жорж Санд

другу (Яну Матушинскому) Шопен горько сетовал на то, что он «должен наряжаться, обуваться, завиваться, разыгрывать в салоне спокойствие, чтобы потом, вернувшись домой, бушевать за фортепиано». В другом письме — к своему варшавскому учителю Эльснеру — он писал: «С того дня, как я узнал о событиях 29 ноября, вплоть до настоящего момента я не испытывал ничего, кроме запоздалых опасений и тоски, и напрасно Мальфатти старается меня убедить, что всякий артист космополит. Но хотя бы и так, то как артист я еще в колыбели, а как поляк я уж начал третий десяток...»¹.

В эти дни тема родины, всегда звучавшая в творчестве Шопена, вошла в него в новом, трагическом освещении. Стоит сравнить светлую, юношескую лирику фортепианных концертов — «лирику любовных признаний» — с драматическими страницами с-moll'ного этюда, или с прелюдиями d-moll и a-moll, чтобы ощутить, каким важным переломом в жизни Шопена-художника оказался роковой 1830-1831 год.

Произведения Шопена, посвященные трагической судьбе его родины, вовсе не были бессильными ламентациями. Они звали к мужеству и стойкости, они воспевали героев Польши и ее историческую славу. В этом Шопен сближается с другим великим певцом польского народа — Мицкевичем. Они близки друг другу не только в балладах, навеянных образами народной фантазии, но и в обращении к истории, бесконечно далеком от романтически-пассивного «ухода в прошлое». Картины былого являлись для Шопена и Мицкевича средством выражения живого чувства любви к родине в ее настоящем, они вселяли бодрость в сердца патриотов. И в этом отношении такие произведения Шопена, как полонезы, соната b-moll, фантазия f-moll, аналогичны историческим картинам в «Конраде Валленроде» или «Гражине» Мицкевича.

Трагедия родины слилась для Шопена с его личной трагедией одиночества. Он был бесконечно одинок в блестящей обстановке театральных и концертных залов и салонов Парижа. Среди парижских виртуозов Шопен был одним из немногих, знавших истинную цену «моды» на художника в аристократическом и буржуазном обществе. Рассказывая в ироническом тоне о своих «светских успехах» в письме к школьному товарищу (Дзевановскому), Шопен писал: «У тебя сейчас же оказывается больший талант, если тебя слышали в английском или австрийском посольстве. Ты сейчас же играешь лучше, если тебе протежировала княгиня Водемон (последняя из древнедворянского рода Монморанси)»².

Но и в самой артистической среде Парижа Шопен не нашел вполне близких ему людей. В Париже 30-40 годов блистала плеяда талантов: Гюго, Бальзак, Делакруа, Берлиоз, Лист и десятки других, менее значительных, но в свое время не менее знаменитых, как, например, Мейербер или пианист Калькбреннер. Но ни модные знаменитости, ни французские романтики с присущей им склонностью к преувеличенности бьющих через край эмоций, не могли стать эстетически-близкими Шопену, в творческой натуре которого сочетались в редкостном, неповторимом единстве задушевная искренность чувства и сдержанность, ясность и отточенность выражения. И не эти ли черты творчества Шопена, родственные прекрасной ясности искусства русских гениев — Пушкина и Глинки, сделали его музыку такой близкой русскому слушателю?

Даже долголетняя близость с талантливой, умной и чуткой женщиной — Жорж Санд — не была полной близостью. Слишком разными были натуры Шопена и писательницы, воплотившей в своем творчестве и в себе самой все крайности и противоречия французского романтизма. Разность эта давала себя чувствовать даже в самые счастливые годы их близости, отмеченные расцветом творческого гения Шопена.

Последние годы жизни Шопена были особенно тяжелыми: полное одиночество, неизлечимая и мучительная болезнь, все возрастающие денежные затруднения. Но это нисколько не отражается на его оценках и суждениях — резких и суровых. Письма из Англии, куда Шопен поехал незадолго до смерти — человеческий документ глубочайшего трагизма. Вот, например, описание «гостеприимства», оказанного ему титулованными поклонниками: «Целое утро, например, до двух часов я ничего не могу делать, а потом, когда оденусь, все меня стесняет; и так задыхаюсь до обеда, после которого надо два часа сидеть с мужчинами у стола, смотреть, что говорят и слушать, как пьют. Наскучавшись до смерти... я иду в салон, где нужна вся сила душевная, чтобы немножко себя оживить, так как в это время обычно они жаждут меня слушать. Потом мой честный Даниэль относит меня по лестнице в спальню (которая, как ты знаешь, у них всегда наверху), раздевает, укладывает меня, оставляет свечу, и мне предоставляется

_________

¹ Письма Шопена, стр. 125.

² Там же, стр. 159.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Ф. Шопен.

Ф. Шопен

Содержание