САТИРИКОН

Универсальная мелодия

Фельетон

Композитор Конабеец устало откинулся на спинку стула. В результате двухчасовых усилий он запечатлел на бумаге выдающуюся мелодию из восьми тактов.

Мелодия сверкала различными возможностями. Из нее можно было легко сделать массовую песню. С острым и четким аккомпанементом получалось нечто вроде танца. А если как следует подумать и поработать, то — чем чорт не шутит! — пожалуй, выйдет соната, может быть, даже симфония!..

Конабеец ликовал. Он вышел в коридор коммунальной квартиры. Там испуганно жались его жена и сынок, боясь своим присутствием помешать вдохновению главы семьи. Он гордо сказал жене:

— Сервилия, сегодня я поработал не даром. Вышло замечательно!

Жена робко спросила:

— А что ты написал?

Конабеец замялся.

— Видишь ли, милая, я еще не решил, что из этого можно сделать. Тема такая богатая, что просто глаза разбегаются.

По установившейся привычке Конабеец решил пойти посоветоваться к Мяузову, товарищу по «Промпреду». В былые времена, спасаясь от сокрушительного ВАПМа, Конабеец с другими товарищами организовал объединение «Промпред», что при расшифровке обозначало «Промысловотворческое предприятие при консерватории». «Промпреда» уже давно не было, но осталась привычка советоваться с соратниками.

Мяузов, прослушав мелодию, заявил, что она написана «здорово». Из нее следует сделать массовый танец и отнести в Музгиз. Но оказавшийся тут же Странников возразил:

— А по-моему, это типичная песня. Массовая. Или даже эстрадная. Словом, ты иди в Музгиз, и там тебе скажут, что нужнее.

Конабеец с черновиком отправился в Музгиз. В дверях его ошеломила огромная чертежная доска, на которой были развешены пестрые бумажки с вызовами: «Я, композитор Харчевников, обязуюсь написать песню для украинских колхозов и вызываю: Крейна (еврейская), Эшпая (марийская), Хайта (цыганская)...» Конабеец ошалелый стоял возле доски, как вдруг его взял за руку редактор Богослуженский.

— Вы бы написали нам тоже колхозную песню и вызвали кого-нибудь. А то у нас вызовов полная доска, а песен совершенно нет. А срок сборника — на носу.

«Сама судьба», подумал Конабеец и сказал:

— Да вот у меня есть...

— Что есть? — засуетился Богослуженский. — Пойдемте, соберем редакторов — моментально прослушаем ее и пустим в печать.

— Собственно, это только еще мотив, его надо оформить...

— Ну, это же сущие пустяки. Идем, идем.

Через полчаса Конабеец вышел из массового отдела с копией договора. За это время, при помощи консультантов, был сделан припев из повторения двух последних тактов мелодии. Дежурившей в редакции поэтессой Трехгорской был подписан текст, и песня пошла в производство. Конабеец, поеживаясь от этой поспешности, выходил из узкого коридора, когда его остановил редактор концертно-эстрадного отдела Кукишов.

— Что это вы нам ничего для эстрады не даете? Просто нечего издавать.

Конабеец почувствовал, что сделал непоправимую ошибку. Разумеется, его мелодия предназначена была для эстрадной песни.

Но неужели уже поздно?

Нет. Лучше снять массовку, но выпустить столь необходимую эстрадную песню. Он робко сказал редактору:

— Собственно, у меня есть один мотивчик...

Кукишов ухватился за него.

— Да пойдем к нам — сыграете.

— Но это еще не закончено, так только, эскизы...

— Ну, что за ерунда! Важна — мысль! Остальное — приложится!..

Через полчаса Конабеец вышел из концертной редакции, сжимая в руках копию договора. Он чувствовал себя неважно. Он понимал, что, подписав договор, он не может теперь снять массовку. Ему казалось, что сейчас же из соседней комнаты выйдет Богослуженский, покажет Кукишову массовую песню, они уличат его в злодеянии, и тогда... Холодный пот выступил на его композиторском лице...

Он решил, что лучше не думать об этом, и машинально направился в Радиоцентр, выполняя обычный маршрут композитора.

В фойе Радиоцентра, у дверей дирекции несколько композиторов, тоже бывших «промпредовцев», взволнованно шушукались:

— Тебе хорошо! Ты придешь, не стесняешься, играешь и поешь во-всю. И принимают. А мне как? Я и играть не умею, а еще и петь в это время — просто сил нехватает.

— А вот еще Книггер здорово продает свои вещи. Как только он появляется, сразу в комиссии смятение, и вещь принимают, не слушая.

Из этих разговоров Конабеец понял, что заседала комиссия по отбору и приему новых произведений.

Внезапно широко открылась дверь, и вслед за раскрасневшимся очередным композитором Пюрре, показался председатель комиссии, спрашивая:

— Ну, кто еше пришел?

Увидев Конабейца, он широким жестом пригласил его войти. Позинуясь какому-то непреодолимому инстинкту, Конабеец пошел к двери и на вопрос, что он принес, сказал:

— Массовый танец.

— А как он называется?

Неподготовленный Конабеец брякнул наиболее дурацкое из пришедших ему в голову названий: «Русский парный танец». Он сыграл уже известный мотив, и комиссия постановила: «Русский парный танец» принять, поручив автору доработать аккомпанемент.

С тоскою на душе, чувствуя, что им движут темные силы, Конабеец отходил от кассы, где получил аванс. Как вдруг ему навстречу выкатился маленький Многопольский. Несмотря на явно сельскохозяйственную фамилию, он заведывал музыкой в красноармейском вещании.

— Ты мне дозарезу нужен, — заявил он. — У нас прорыв. Не позже, чем завтра, мы должны дать песню в честь автопробега. Что у тебя есть?

Конабеец замялся:

— Собственно есть, но оно еще не закончено...

— Сейчас же давай сюда, — закипятился Многопольский. — Мы тебе и подтекстуем, и разучим, и завтра в 7.30 услышишь по радио...

Всю ночь Конабеец ворочался с боку на бок. Его мучил непрекрашающийся кошмар: все редакторы встречаются в одном месте и показывают различные варианты одного и того же мотива. Конабеец проснулся в отвратительном настроении. Мучимый угрызениями совести, он решил сознаться в своем грехопадении. Придя в Музгиз, он натолкнулся вновь на страшную доску с вызовами, где уже висела свежая розовая бумажка, на которой он вызывал Климентова и Чайковского. Конабеец махнул рукой и поспешно направился в массовую редакцию. Но в дверях оказался т. Клубов. Он загородил дорогу, вынул трубку изо рта и просительно сказал:

— Вот вы бы дали нам какой-нибудь массовый танец.

Конабеец закрыл руками лицо. Он понял: злое дело было раскрыто; это была последняя западня.

— Да, я виноват! — пролепетал он, — я продал песню...

— Мне это сейчас неважно,— перебил его Клубов. — Мне нужен массовый танец.

— Но я его уже демонстрировал...

— Оставим эти разговоры,— перебил снова Клубов. — Парку культуры нужен новый массовый репертуар. На последней конференции танцактива нас покрыли за то, что мы все время даем или «Танец теней» или Па де патине. Если мы не дадим ничего свежего, придется закрывать танцовальный зал.

Конабеец внимательно посмотрел Клубову в глаза и начал понимать. То, что мучило его все время, оказалось пустым страхом...

Поняв это, он обнаглел. Получив с Парка культуры деньги за танец, переписанный тут же, он пошел в ГОМЭЦ и там продал снова мотив, как эстрадный дуэт. Затем он направился в Дом самодеятельного искусства, где агитбригадный вариант песни обсуждался методологически-педагогическим бюро, в результате чего с Конабейцем заключили договор и уплатили ему гонорар.

По пути Конабеец зашел снова в Радиоцентр, где продал мотив в Детское вещание, под названием «Галочки и палочки». И наконец, уже возвращаясь домой, переписал снова мотив в виде балетного соло и под названием «Круговой азербайджанский танец» продал его Студии Синтетического Телодвижения.

Придя домой, Конабеец вытащил из разных карманов копии договоров и начал подсчитывать доходы. Мотив принес ему больше двух тысяч. Дальнейший творческий путь казался ему совершенно ясным, и, ликуя, он сказал жене:

— Да, Сервилия, у нас умеют ценить дарование.

Клик

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

САТИРИКОН

Универсальная мелодия

Фельетон

Содержание