Заметки о Скрябине

(К 40-летию со дня смерти)

Г. Нейгауз

Есть художники, у которых каждое произведение дает широчайшую перспективу событий, явлений, образов, — в их творчестве открывается вольный, просторный кругозор. Такими художниками были Бетховен. Чайковский.

Иное — Скрябин. Его мысленный взгляд не охватывает «больших пространств»; но, ограничив себя, он словно проникает в земные недра, в глубочайшие, еще не изведанные угольные пласты и там находит сверкающие алмазы. Эти драгоценные, редкостные по красоте камни рассыпаны во всех его сочинениях, даже самых миниатюрных, как будто незначительных.

Его мелодии всегда коротки, фрагментарны, и развитие музыкальной мысли вширь, по горизонтали, кажется, не представляет для него большой важности. Отсюда — дробность, миниатюризм формы скрябинских произведений.

В разговоре с Сергеем Прокофьевым я как-то сказал, что Скрябин потому был неспособен к созданию монументальных полотен, что каждый миг своей музыки старался сделать превосходным, идеально отшлифованным, тогда как в крупной, большого размаха форме обязательно встретишь моменты «цементирующие», второстепенные по содержательности. С. Прокофьев согласился со мной.

Бетховен, Моцарт, Чайковский ощущают сонату и симфонию целостно, как единый, монолитный организм. А Скрябин сочинял, любовно вслушиваясь в гармонии, и каждая из них при этом становилась уже самоцелью, приобретала значение некоего центра. Произведение как бы постепенно складывалось из мелких самостоятельных клеточек, целое распадалось; поэтому сонатная форма у Скрябина чем дальше, чем больше лишается присущего ей широкого дыхания.

Последние сонаты Скрябина — уже не сонаты вообще: в них нет необходимой объемности, масштабности развития, многоплановости об разов.

И все же я в своей концертной практике не раз убеждался, что да же эти сочинения обладают жизнеспособностью. Не так давно — в Ле-

иинграде, Тбилиси, Саратове и других городах — я играл Седьмую, Восьмую, Девятую и Десятую сонаты и пять последних прелюдий Скрябина, и публика слушала с большим вниманием и интересом. Меня, как исполнителя, очень порадовало чуткое отношение аудитории к этим спорным и так называемым «трудным» произведениям.

Скрябин — своеобразное, уникальное явление не только русской, но и мировой музыкальной культуры. Вместе с тем, если обратиться к творчеству западноевропейских композиторов-романтиков — Шопена, Листа, Вагнера, с одной стороны, и «кучкистов», с другой, вырисовывается отчетливая линия преемственности скрябинских исканий.

Наиболее сложно, на первый взгляд, обстоит дело с преемственностью Скрябина по отношению к русскому искусству прошлого века. Черты этой связи скорее внутреннего, нежели внешнего порядка: главное — в лиричности, в чисто русской теплоте и эмоциональности душевного высказывания. И многие его сочинения — например, этюды си бемоль минор из соч. 8 и до диез минор из соч. 2, Прелюдия ми минор из соч. 11 или Andante из Третьей сонаты — обнаруживают глубоко почвенные, русские истоки скрябинского творчества.

Скрябин по праву ощущал себя национальным композитором. Известны его слова, которые он с болью и возмущением сказал М. Беляеву:

— Неужели я не русский композитор, только оттого, что не пишу фантазий и увертюр на русские темы?

Много говорилось об импрессионизме Скрябина. Но как раз сопоставление с Дебюсси дает убедительные выводы о национальной природе музыки Скрябина. Конечно, между ними немало общего. У Дебюсси мы также найдем и тонкость и лиризм, а вместе с тем все его сочинения проникнуты типично французской живописностью и интеллектуализмом, тогда как в лирике Скрябина звучат славянская задушевность и эмоциональная открытость.

Когда пытаешься несколькими словами охарактеризовать музыку Скрябина, приходят в голову определения: вдохновенная поэтичность, утонченность до изнеженности, пламенность и экстатичность, переходящие иногда в выспренность, горделивость, не лишенная некоторой позы, нежность и страстность, близкие к эротизму, «парение» над миром, которое часто означает оторванность от мира, самоуглубление, ведущее к солипсизму…

Но нагромождение эпитетов не раскрывает еще значения Скрябина. А оно заключается в том, что Скрябин своим творчеством новаторски обогатил музыкальное искусство, расширил его границы, создал новые выразительные средства.

Развитие его гармонического мышления от ранних произведений до последних представляет поразительную картину эволюции гармонического языка — сложного, многозвучного, всегда строго продуманного, свободного от каких-либо случайностей.

Бесспорно, поздние произведения Скрябина — тупик; недаром же никто из выдающихся композиторов не последовал за ним! Шестая, Седьмая, Восьмая сонаты и ряд смежных с ними мелких пьес производят впечатление почти маниакальности вследствие крайнего однообразия гармонического материала, лежащего в их основе — неслыханно утонченного, «волшебного» в своем звучании, но чреватого гибелью для самой музыки, для ее жизни во времени.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Заметки о Скрябине

(К 40-летию со дня смерти)

Г. Нейгауз

Содержание