Творческий вечер Мариана Коваля

Слушая музыку Мариана Коваля, всегда чувствуешь, что у композитора есть богатый запас «руды» жизненных впечатлений, что он обладает ценнейшей способностью заново, непосредственно, «наивно» — в самом высоком значении этого слова — схватывать жизненные образы и переводить их на язык музыки. Эта способность — источник реалистической свежести, всегда присущей творчеству Коваля. Уже в миниатюрных песенках-портретах, с которыми более двадцати лет назад композитор выступил на творческую арену, блеснула эта замечательная черта его таланта. Незамысловатые и почти детские по форме песенки о «Пастушонке Пете», «Извозчичке», «Беспризорнике» — нашли отклик не только у широкого слушателя, но и у наиболее музыкально-искушенной аудитории тех лет. В них нельзя было не почувствовать свежее дуновение молодой реалистической струи нашего искусства. Стоит напомнить и о том, как неуклонно расширялся творческий диапазон Коваля. От лирических миниатюр он шел к вокальным поэмам, монологам, ариям; от эпизодических зарисовок — к большим циклам на исторические и социально-трагедийные темы, впитавшие образы Пушкина и Некрасова («Пушкиниана», «Проклятое прошлое»), поэтов нашей эпохи (песни о Ленине, «1905 год», «Сказ о партизане» и др.). Через внутреннее обогащение и расширение музыкальных форм композитор пришел к созданию оратории, а затем оперы — «Емельян Пугачев», самому значительному и фундаментальному из своих новых сочинений.

Не могу не напомнить здесь и о том, что всегда являлось для Коваля источником серьезных творческих противоречий. Я имею в виду ту кардинальнейшую проблему, которой не кто иной, как Бальзак, посвящает замечательные строки в своей «Кузине Бетте»; он формулирует ее, как проблему «замысла и выполнения». Замышлять — «пленительное занятие...» «Произведение является тогда во всей прелести детства, во всей безумной радости рождения с благоухающими красками цветка и с живыми соками плода, испробованного заранее...» Путь к «выполнению» лежит через «утомительную борьбу», и если художник не бросается в свое творчество, «как Курций в пропасть, как солдат — на редут», «если в этом кратере он не работает, как рудокоп, засыпанный обвалом» — «произведение гибнет в недрах мастерской».

Коваль умеет богато и увлекательно замышлять. Но менее сильна в нем способность и решимость к критической проверке задуманного. Именно поэтому он нередко застревает где-то на полпути между «замыслом» и «выполнением» и выносит из своей лаборатории произведения, где причудливо смешаны действительные творческие достижения и субъективные авторские иллюзии.

Эти наблюдения и мысли возникли под впечатлением концерта, который явился самым крупным творческим отчетом Коваля за ряд последних лет. В программе первого отделения (сольные произведения) наиболее цельными и яркими показались уже известные слушателю арии из «Емельяна Пугачева», выразительно, с благородной простотой исполненные Алексеем Королевым. Показанные в том же исполнении два романса на стихи Дениса Давыдова относятся к одной из очень ценных линий творчества Коваля. У композитора есть личное активное ощущение романтики «любви и дружбы» пушкинской поры. В исполненных романсах («Лирический» и «Пуншевая») привлекает живой, взволнованно-романтический «тон»; но им очень недостает отточенности музыкального материала, кристалличности стиля и изложения. Особенно не удовлетворяет «приблизительность» материала в романсе «Пуншевая».

Многочисленные сольные обработки народных песен (исполнительница — Людмила Глазкова) оставили неровное впечатление. Некоторые, как, например, венгерская песня «Марош», сделаны столь ординарно и безвкусно, что исполнение их способно вызвать лишь тягостное недоумение. В группе обработок для голоса с сопровождением инструментального ансамбля (исполнители партии сопровождения — секстет домр, под управлением А. Семенова, и флейтист И. Ютсон) представлен чудесный фольклорный материал и заметны неплохие намерения автора, не всегда одинаково убедительно осуществленные. Интереснее всего задумана обработка «Ноченьки». Песня развита в лирическую «музыкальную картину», со свободными — в народном духе — вариациями с концертирующим соло «свирели» — флейты.

Впервые показанный цикл фортепианных пьес Коваля, под общим названием — «Музыкальная шкатулка» (исполнительница — Нина Емельянова) приходится решительно отнести к числу творческих «иллюзий» композитора. Жанр характерной фортепианной миниатюры, к которому приложили свою руку Шуман и Мусоргский, Дебюсси и Лядов, требует от композитора особо острой афористичности мысли и тончайшей культуры отделки. Не обладая этими чертами, простодушно-«домашние» импровизации Коваля ни в какой мере не отвечают законным требованиям жанра.

Гораздо убедительнее прозвучали талантливо исполненные Л. Глазковой вокальные миниатюры, — область, где перо Коваля является более зрелым и уверенным. Особенно рельефно и остроумно по форме маленькое юмористическое рондо — «Дом, который построил Джек», на стихи С. Маршака.

Второе отделение концерта, целиком

посвященное хоровым произведениям (исполнители — Республиканская русская хоровая капелла, под управлением А. С. Степанова) сгладило то ощущение пестроты, которое вызвано было сольной частью программы. Хоры напомнили о лучших чертах дарования Коваля, о глубокой органичности и почвенности его песенного стиля, о меткости и живости его мелодических находок.

По-настоящему взволновало исполнение «Траурного прелюда» (памяти погибших героев) из музыки к пьесе «Бранденбургские ворота». Это хор без слов. Коваль смело использовал в этом хоре приемы инструментального «прелюдирующего» движения, сообщившие всему развитию музыки удивительную собранность и компактность. Именно собранность, как волевое мужественное начало, в соединении с глубокой сердечностью скорбных интонаций производят столь сильное впечатление в этой музыке. По зрелости хорового письма a capella «Траурный прелюд» стоит гораздо выше всего, написанного Ковалем в этом жанре. Рядом с «Прелюдом» хочется назвать хор «Слезы» (Тютчев), родственный ему по основному образу и столь же удачный в смысле хоровой выразительности. «Слезы» — часть нового, впервые показанного хорового цикла на стихи Тютчева. Сюда входят также красиво-сдержанная пьеса «Восход солнца», мягкие и, быть может, чересчур «уютные» «Листья» и «Что ты клонишь над водами», и чудесная, полная жизни и блеска, картина весны — «Вешние воды».

Несомненная удача Коваля — его сюита «Семья народов», где образцы фольклора СССР развиты с большим полетом творческой фантазии и с превосходным ощущением национальных стилей. Из этой сюиты были исполнены хоры — «Уж как на море» (русская), «Скоро ль ты придешь ко мне» (молдавская), «Джигитовка» (чеченская).

Хоровая часть программы, мастерски и с большим артистическим подъемом проведенная Русской капеллой, под управлением А. Степанова, принесла большой успех и композитору, и исполнителям. В конце программы был вновь исполнен горячо принятый аудиторией «Траурный прелюд».

Заметки о московских концертах

В богатой впечатлениями концертной жизни Москвы выдающееся место заняли выступления пианистов. За это время москвичи имели возможность услышать советских мастеров-пианистов нескольких поколений: от К. Н. Игумнова, чьи вечера являются традицией музыкальной Москвы на протяжении ряда десятилетий, — до молодых лауреатов последнего исполнительского конкурса, В. Мержанова и С. Рихтера. Наряду с отдельными вечерами пианистов, огромный интерес у публики вызвал цикл фортепианных программ, посвященный Шопену, в котором приняли участие пианисты Ю. Брюшков, А. Иохелес, И. Михновский, И. Аптекарев, Н. Емельянова, Н. Отто, Т. Николаева, Т. Гольдфарб, Я. Киппен и др. Во второй половине апреля концертом Г. Нейгауза открылся второй, не менее интересный цикл, где в шести программах должны быть продемонстрированы лучшие образцы русской фортепианной классики.

К числу наиболее ярких концертов относятся два концерта Эмиля Гилельса (концерты для фортепиано с оркестром Баха, Бетховена, Брамса и разнообразный сольный репертуар). Из пианистов, блестяще начинающих свою виртуозную карьеру, далеко не всем удается от эффектно-талантливого «разгона» молодости перейти к стадии подлинного мастерства. Гилельс — один из немногих, кто не только преодолел этот решающий рубеж, но и в дальнейшем ни на момент не остановился в своем развитии. Вот почему каждая его новая программа приносит свежие впечатления, заставляя даже так называемые «заигранные» произведения воспринимать как только что впервые рожденные (не является ли пресловутая «заигранность» лишь многослойной корой исполнительской рутины, мгновенно отпадающей, когда к произведению прикасается настоящий художник?). Игра Гилельса отличается огромной внутренней энергией и той постоянно сдерживаемой эмоциональностью, которую Станиславский определял понятием мужественности исполнения. Но, быть может, самое типичное и привлекательное в исполнительском облике Гилельса — это его реалистически-сочное, полновесное ощущение музыкального образа и всей музыкальной формы произведения. Под его пальцами музыка как бы приобретает чувственную конкретность скульптуры: ощущаешь не только ее движение, но и «телесную» красоту ее объемов, пропорций, линий.

Эмиль Гилельс снова показал себя как первоклассный исполнитель Бетховена (1-й фортепианный концерт и соната ор. 53

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Творческий вечер Мариана Коваля

Заметки о московских концертах

Содержание