ство». То, в чем есть элементы проблемности, спорности, то, что отражает несколько более сложный ход мысли или содержит долю отрицательной оценки, нередко без следа исчезает из статьи. В результате — прямая беспринципность, неуместные умолчания или явно неискренние положительные отзывы о художественных явлениях, единодушно осуждаемых всеми. Между тем, в нашей среде есть немало ярких, индивидуально мыслящих критиков, ведутся и серьезные творческие споры. Надо вынести их на страницы прессы, надо поднять интеллектуальный уровень печатной критики на уровень подлинных запросов и больших задач нашей музыкальной общественности.

Подчеркнув, что о недостатках музыкальной критики пора сказать со всей резкостью, Г. Г. Назарьян останавливается на морально-этическом облике советского музыкального критика и на некоторых искажениях этого облика. Критик, напоминает Назарьян, должен с предельной ясностью сознавать важность задачи, которую он на себя берет, чувствовать глубокую ответственность за свои выступления.

Критика и самокритика всегда были в почете у советской общественности, у основоположников большевистской партии. В центральных газетах подвергаются резкой критике недостатки в областях, зачастую неизмеримо более актуальных, чем область музыкального искусства. Тем менее может быть терпима робость музыкальной критики, создавшая для некоторых композиторов и исполнителей фальшивое положение людей, не подлежащих критике. Вместо объективной оценки подчас происходит воскурение фимиама. Нашей музыкальной критике не хватает страстности, боевого задора, темперамента.

Переходя к конкретным фактам, Назарьян резко отрицательно оценивает приемы критических статей И. Ф. Бэлзы и говорит о проявлении недостойного лицеприятия в опубликованной в «Советском искусстве» статье Т. Максимовой о «Шести сборниках Музгиза», где автор просто отмахнулся от ярко-талантливой статьи Г. М. Когана о Рахманинове-пианисте, от содержательных статей Львова, Житомирского и др., в то время как для информационных статей и обзоров Бэлзы нашлись лестные определения и оценки. Эти факты, к сожалению, не единичны. Эти недостойные черты не встречали до сих пор должного отпора со стороны нашей музыкальной общественности. Их надо изжить, чтобы осуществилось то, к чему все мы стремимся, для чего партией и правительством созданы абсолютно все условия, — чтобы наша музыкальная критика стала передовой во всех отношениях.

И. Ф. Бэлза, выступавший дважды, полемизирует с товарищами, критиковавшими его статьи, и останавливается на вопросах об оперном либретто и об особом характере советского симфонизма. Мысль, что за построение оперы в целом отвечает композитор, что именно от него исходит музыкально-драматический замысел, кажется общепринятой. А на практике у нас продолжается работа оперных композиторов над готовыми либретто, сводящими их роль к простому заполнению музыкой готового драматургического каркаса.

— Вопрос о концертном выступлении проф. Еремина. Вы все знаете, что проф. Еремин — первоклассный трубач. На репетициях он играл блестяще, а в концерте выступал совершенно больной и я решил, что за случайную неудачу унижать человека в газете с миллионным тиражем не следует. Я считаю, что так и должен был поступить¹.

Далее И. Ф. Бэлза останавливается на некоторых вопросах частного значения.

— Я совсем не считаю, говорит И. Ф. Бэлза в заключение, что мои статьи свободны от недостатков. В них есть и малоинтересные эпизоды, и неудачные выражения, и промахи. Но коллекционирование этих промахов, накопившихся за длительное время, присоединение к реальным недостаткам вымышленных, наконец, попытка связать все недочеты музыкальной критики с моей личностью, говорит о непринципиальном характере полемики. Недостатки и промахи найдутся в писаниях всех наших музыкальных публицистов. Товарищеская критика этих недостатков, регулярное освещение в печати и на собраниях Музыковедческой комиссии явлений текущей музыкальной жизни — вот единственное средство оздоровить атмосферу в области музыкальной критики и, в частности, оздоровить ненормальную обстановку работы в самой Музыковедческой комиссии Союза советских композиторов.

М. Ф. Гнесин затрагивает вопрос о неотъемлемых правах автора критических статей и о необходимости положить конец редакционному произволу, вытравляющему из статей индивидуальность стиля и свежесть мысли. — Говорят (и мы только что вновь это слышали), что очень трудно организовать чью-либо статью, что редакция просит, молит, а люди не пишут, не соглашаются. Я хочу сказать, почему это бывает. Например, меня нередко просят, а мне не хочется соглашаться, потому что у меня идиосинкразия к редакторскому соавторству. Я русским языком владею, мысли умею высказывать, но моя статья потом обрастает такими словесами, что просто диву даешься. Непременно все должно быть написано стандартно, точно закон такой есть. Я написал в одной статье:

_________

¹ В своем втором выступлении, 30/IV, И. Ф. Бэлза признал свою печатную оценку выступления проф. Еремина ошибочной. — Ред.

«своеобразно», — тотчас же добавили: «и ярко». Но это хоть не принципиальное добавление. А вот в позапрошлом году «Литература и искусство» просила меня написать о Римском-Корсакове. Я написал. Приносят гранки для корректуры. Я сначала решил, что мне их по ошибке принесли: абзац, целая страница — все не мое. Перевернул страницу — дальше начинается мой текст с сокращениями, а вступление мне приписали совершенно не в стиле статьи и противоречащее облику и характеру Римского-Корсакова. Я тут же вычеркнул все это, надеясь, что меня послушают. Нет. Все было напечатано так, как в редакции пожелали. Те, кто ведают музыкальным отделом в газете, должны смелее добиваться, чтобы в редакции не извращали статей, не обрабатывали их так, как если бы это была полуграмотная работа новичка. А то ведь, действительно, теряется охота писать о музыке.

Г. Н. Xубов, попросив в ходе прений слово для реплики, затронул в своем выступлении ряд принципиальных вопросов. Предмет обсуждения, по мнению т. Хубова, далеко выходит за рамки оценки отдельных критических неудач И. Ф. Бэлзы или даже его деятельности в целом. Бесспорно, что к отзыву о концертном выступлении проф. Нремина Бэлза подошел непринципиально. Дело не только в ошибочности оценки. Ошибка еще не смертный грех — она поправима. Гораздо хуже то, что Бэлза, — по собственному заявлению с этой трибуны, — похвалил плохую игру проф. Еремина, потому что Еремин — уважаемый профессор и «вообще — хороший трубач, которого критик не хотел обидеть». Очевидно, наконец, что легковесная и тенденциозная по содержанию, неквалифицированная статья Т. Максимовой в газете «Советское искусство» неправильно характеризует достижения нашего музыкознания за годы Великой Отечественной войны. Сконцентрированные в шести сборниках «Советская музыка» работы советских музыковедов заслуживали иной — глубокой и серьезной критической статьи. Однако упреки, адресованные т. Бэлзе, в значительной степени могут быть отнесены и ко многим другим нашим критикам. Вот в чем суть вопроса. И наше совещание должно найти его правильное решение. Было бы неверно недооценивать жанр популяризирующей критики, простым языком рассказывающей самой широкой аудитории хотя бы и самые известные, нам, специалистам, истины. Отрицать этот жанр значило бы не понимать, какие многотысячные массы читателей поднялись и тянутся сейчас к культуре. И не нужно забывать, что то, что кажется нам — музыкантам — давно известным, — для них часто является волнующей новинкой. Ничего зазорного нет и в том, что известные истины по истории мировой культуры будут повторены снова и снова. В конце концов без повторения мудрых истин нельзя добиться их внедрения в сознание масс. Но перед специальной газетой «Советское искусство» стоят задачи, конечно, более широкие. Ведь это — орган профессиональных работников искусства. В связи с присуждением Сталинских премий естественно было бы развернуть на страницах этой газеты широкую картину достижений советского музыкального искусства; вот где, казалось бы, наша критика должна была выступить во всеоружии. Газета же ограничилась одной легковесной статьей. Выражаясь фигурально, — отзвонили и с колокольни долой. «Советское искусство» обязано дать развернутые, содержательные характеристики выдающихся произведений нашей эпохи. Этой задачи, увы, газета не выполняет.

Еще один вопрос — о таланте. Об этом забывать нельзя. Таланты вообще-то встречаются не так уж часто и нужно дорожить ими. Талантливый критик, убежденный, смелый, прямой, выдвигающий новые принципиальные проблемы, всегда интересен. Вспомните Серова и Стасова! Их статьи мы и сейчас читаем с захватывающим интересом. На их работах (даже и на их ошибках) мы учимся. В их трудах мы чувствуем мощное движение творческой критической мысли. Эту страстность и смелость мысли, эту яркую талантливость мы должны ценить и в нашей среде. На лучших образцах выдающихся критиков мы обязаны воспитывать молодые силы нашего искусства. Хорошие критические работы — нужно выделять. В качестве примера можно назвать талантливую статью проф. Г. М. Когана о пианизме Рахманинова, помещенную в одном из сборников «Советская музыка». Если она содержит недостатки, то критикуйте ее, но не замалчивайте, ибо замалчивание талантливых работ недостойно, оскорбительно.

Побольше принципиальных споров, столкновений различных точек зрения. Уважение к лицам не обесцвечивает страстность спора, а горячность не снижает его принципиальной высоты. В дальнейшем мы должны возобновить издание музыкальной газеты. Пока же ареной таких споров может и должна стать Музыковедческая комиссия Союза советских композиторов. Нынешнее совещание свидетельствует о том, что положение, сложившееся в нашей музыкальной критике, более не может быть терпимо. Нынешнее совещание призвано наметить и осуществить жизненно-необходимый перелом.

Д. А. Рабинович, выступивший в начале второго дня обсуждения, считает необходимым от частностей и мелочей обратиться к основным болезням нашей музыкальной критики. С этой точки зрения, малоудовлетворительным оказался первый