день дискуссии. Во вступительном слове С. И. Шлифштейна многие вопросы были только поставлены, но ни в его выступлении, ни в последующих они не нашли развернутого выражения.

«Сахарная болезнь» — довольно старая беда нашей критики и не один И. Ф. Бэлза повинен в этом. Вспоминается, как в этом сезоне в печати появилась хвалебная статья о весьма неудовлетворившем музыкантов исполнении 6-й симфонии Н. Я. Мясковского. В «Труде» за подписью Михайлова была такого же типа рецензия на неудачное исполнение (под управлением Б. Э. Хайкина) «Реквиема» Верди. Однако все же дело не в отдельных статьях и не в изолированных ошибках. В этих ошибках повинны и сами критики, и, разумеется, редакции газет, и руководители их музыкальных отделов, не решающиеся на суровую, но объективную критику общепризнанных имен. — Д. А. Рабинович вспоминает, как в газете «Литература и искусство», в одной из его статей редакция изъяла вполне корректные критические замечания по адресу дирижера А. И. Орлова и пианиста Ю. В. Брюшкова под предлогом, что это-де мастера. Подобного рода перестраховочные тенденции извращают основные принципы советской художественной критики и не имеют ничего общего с духом советской пропаганды. К тому же, будь наше музыкальное искусство нищим, может быть, и следовало опасаться применить к нему повышенные критерии. Но, в действительности, и в творческой и в исполнительской областях, оно богато первоклассными талантами. И нечего бояться подвергать самой острой критике то, что этого действительно заслуживает.

К числу основных болезней критики относятся и захваливание, боязнь прямо говорить о неудачах, и небрежности, свидетельствующие о безответственности, и нередкий уход от конкретной музыки в сферу биографических и иных справок (как это имеет место, к примеру, в брошюре А. А. Иконникова о Мясковском).

Равнодушие, безразличие к работе художника, а следовательно и к судьбам нашей музыки, сказывается и на всем стиле работы музыкального отдела газеты «Советское искусство», где И. Ф. Бэлза является фактически руководителем.

В то время, как насущные интересы советской музыки требуют пристального творческого внимания к тому, что совершается и в оперной и в песенной сферах, статьи «Советского искусства» по ходу этих дискуссий нередко высказывали лишь общие положения, уже давно ставшие трюизмами.

Формально газета «откликается» на многие важные события. С точки зрения «каталога фактов» в музыкальном отделе «Советского искусства», как будто бы дело обстоит не так уж катастрофично. Но на деле, все это в лучшем случае формальные «отклики», регистрация происходящего, но не творческое обсуждение.

Другим результатом равнодушия к вопросам музыкальной критики является то, что основные наши критические кадры не привлечены к систематической работе в газете. За последние полгода, скажем, на страницах «Советского искусства» можно было встретить немало известных имен музыкальных критиков. Но сплошь и рядом этим профессионалам-публицистам поручались статьи на случайные, второстепенные темы. А темы основные либо не затрагивались вовсе, либо обсуждались формально, либо же реализовались неавторитетными дебютантами. Так получилось со статьей Т. Максимовой. Статья эта возмутила общественность. Однако никто не предлагает лишить Т. Максимову права на высказывание. Но не следует сразу, в порядке дебюта, поручать ей самые ответственные темы и делать ее по данному вопросу первым и монопольным выразителем общественного мнения. Молодые критико-публицистские силы следует привлекать к работе газеты систематически (чего, кстати сказать, нет в практике «Советского искусства»), но нецелесообразно ставить их в столь ложное положение, в каком фактически очутилась Т. Максимова.

Музыкальный отдел газеты «Советское искусство» в значительной мере является беспризорным. Об этом свидетельствует не только почти полное отсутствие проблемных статей, но и такие детали, как скандально-безграмотные подписи к фотографиям, вроде недавнего «Бала у Греминых».

Ни для кого не секрет, что статьи, подписанные порой очень громкими фамилиями, сплошь и рядом оказываются ремесленным изделием репортеров. Понятно, что от статей, написанных от имени крупных мастеров искусства журнальными подмастерьями, нельзя ожидать ни своих мыслей, ни новой проблематики.

Особенно отчетливо стиль руководства музыкальным отделом «Советского искусства» проявляется в обзорах, идущих за подписью «Слушатель». Это инкогнито, прикрывающее коллективное и разношерстное творчество целой группы музыкальных критиков, на деле означает полную обезличку в сфере критико-публицистической деятельности, порождает полнейшую безответственность и в конечном счете ведет к развращению критических нравов.

В нашей музыкальной среде еще не создана атмосфера, способствующая настоятельно требуемому жизнью широкому развертыванию критической деятельности. В этом, а не только в недочетах отдельных статей, основной упрек, который мы обращаем и к музыкальным отделам наших га-

зет и, в частности, к И. Ф. Бэлзе, как организатору музыкальной критики в газете «Советское искусство», и к Д. Б. Кабалевскому, как члену ее редколлегии.

Нам нужны не взрывы возмущения раз в году, но налаживание дружной работы активных критических кадров с музыкальными редакциями. Тогда будет и живая, острая критика, и постановка новых проблем, и влиятельность критического слова. Без этого же мы дела с мертвой точки не сдвинем.

Д. Д. Шостакович. Надо сказать прямо, что большинство недостатков, встречающихся в статьях Бэлзы, разделяют с ними статьи и других критиков. Откуда пошли эти недостатки? Мне кажется, от стремления быть объективным, беспристрастным, от стремления поменьше полагаться на свой вкус. Объективность и беспристрастие — прекрасные вещи. Но беда в том, что прослыть беспристрастным легче и проще всего, огульно восхваляя все, что исполняется вокруг. Не одни критики повинны в этом. Так ли уж принципиально, содержательно и глубоко проходит обсуждение новых произведений на заседаниях Консультационной комиссии Союза композиторов? Можно ли сказать, что здесь кипит борьба мнений, скрещиваются шпаги двух или трех творческих направлений? Так что, критикуя критиков, нам следовало бы и на себя оглянуться. И нам, как и критикам, надо вкладывать в свэи суждения весь творческий опыт, всю горячую, пристрастную любовь к нашему музыкальному искусству. Обязательно надо иметь свое собственное мнение. Пристрастие необходимо и для критиков, и для исполнителей, и для композиторов. Я думаю, что пристрастность была одной из самых сильных сторон И. И. Соллертинского, неразрывно связанной с его глубокой убежденностью. Это главное. Но есть и другие моменты. К делу музыкальной критики очень слабо привлекаются новые кадры, совсем не используется талантливая консерваторская молодежь. Вошло в привычку заказывать статьи о музыке композиторам с некоторым именем и весом. Это неправильная политика. Композитор, владеющий пером, обладающий литературным даром, — редкое явление. На одного блестящего музыкального публициста, вроде Серова или Чайковского, приходится множество композиторов, решительно не обладающих этим даром. Основа музыкальной критики — это кадры критиков-профессионалов. Их надо умножать и выращивать. И задачи критики огромны. Открываются новые оперные театры, новые консерватории. Появляются новые композиторы. Поразительные произведения создают композиторы старшего поколения. За последние несколько лет, например, замечательно развернулся и количественно, и качественно С. С. Прокофьев. И все это должно найти отражение в нашей печати. Общей прессы и даже «Советского искусства» тут недостаточно. Нам необходима своя музыкальная газета, которая во всю ширь отражала бы исключительно богатую музыкальную жизнь нашей страны.

И. И. Мартынов считает совершенно неправильным полное игнорирование достижений советского музыковедения и критики в годы войны. Сборник «25 лет советской музыки», 1-й том музыкального словаря, сборники «Советская музыка», большое количество монографий, масса газетных статей (в том числе — статей для иностранной прессы, сыгравших видную роль в укреплении культурных связей с зарубежными странами) — все это результат напряженной работы критиков и музыковедов, заслуживающий самого серьезного разбора. В печатных трудах и устных дискуссиях были поставлены и разработаны многие важнейшие проблемы: преемственной связи советской музыки и русской музыкальной классики, народности музыкального языка, принципов претворения фольклора и многие другие. Была дана критическая оценка крупнейшим новинкам музыкального творчества. Нельзя поэтому согласиться с крайне пессимистической оценкой современного состояния музыкально-критической мысли, данной Д. Б. Кабалевским. Более чем странно звучит в устах ответственного редактора сборников (ныне журнала) «Советская музыка» заявление об упадке музыковедческой работы. Разумеется, недостатков в нашей работе очень много, но о них следует говорить серьезно и углубленно, не ограничиваясь, как это сделал Д. Б. Кабалевский, разбором 2–3 малосущественных статей.

Основной недостаток нашей критики в том, что она мелка в своих суждениях и слишком часто руководствуется личными вкусами. Иной раз мы подходим со слишком общей оценкой и характеристикой, за которой скрадывается конкретность именно этого произведения. Иной раз, наоборот, берем эту конкретность слишком узко, технологично. У нас недостаточно разработаны основные музыкально эстетические проблемы, без которых немыслимо установление верных критериев. Большой грех — медоточивость, отсутствие критической остроты, вечная боязнь кого-либо обидеть. Этот стиль усвоен многими критиками и культивируется также многими редакциями. Не менее вредная вещь — «гипноз имен». У нас часто оценивают сочинение не по достоинству музыки, а по имени автора. Пора привыкнуть к тому, что ошибки и неудачи могут быть у каждого, и указание этих ошибок — прямая задача и обязанность критики. Единственный путь развития критической мысли и укрепления авторитета музыкальной крити-