Выпуск № 4 (99) | 1946 - страница 10

Прокофьев редко пользуется общепринятыми интонациями романтической лирики с ее обязательными «опеваниями», стонущими секундами, с ее культом задержания и подчеркнутыми секвентными повторениями. У него более заметную роль приобретают терцовые, секстовые интонации, а то и кварто-квинтовые либо пентатонические¹ попевки, несомненно порожденные русской песенностью:

из 1-й ч. 5-й симфонии

из Поб. п. 8 сонаты

из «Ромео»

из «Детск. муз» («Сказочка»)

из «Войны и мира» (Эпиграф)

В иных случаях им подхватываются лирико-романсные обороты, связанные еще с мелодикой классицизма, как, скажем, типичный прием «группетного» украшения мелодии:

2 часть 8 сонаты

Клара (мечтает) «Обручение в монастыре», одна из тем 7 картины

«Обручение», одна из тем 7 картины

На смену строгой секвенции приходит принцип вариированного повтора или повтора с доразвитием. Избегание Прокофьевым традиционных лирических интонаций, ставших привычными в музыке Листа, Чайковского, Рахманинова, приводит к тому, что многие из его мелодий не сразу доходят и кажутся на первых порах излишне скупыми и сдержанными. Однако время и музыкальная практика упорно преодолевают эту неизбежную сопротивляемость «слуховой настройки» слушателя. Об этом постепенном процессе постижения новой непривычной

_________

¹ Подчеркнутое обыгрывание архаического звукоряда пентатоники особенно характерно для побочной партии 6-й сонаты.

интонации справедливо и умно, не без парадоксального задора, говорит сам Прокофьев: «Новая интонация — вещь незаметная: ее слушатель встречает, как нечто, не лезущее в душу, и проходит мимо, ничего не заметив. Точно так же и мелодия: если она проходит на изгибах и интонациях уже известных, она легко воспринимается и затем так же легко летит под стол в корзинку. Мелодия, в которой открыты новые изгибы и интонации, сначала вовсе не воспринимается как мелодия, потому что она пользуется оборотами, до сих пор мелодическими не считавшимися. Но если автор прав, то, значит, он расширил диапазон мелодических возможностей, и слушатель неминуемо последует за ним, хотя и на приличном расстоянии»¹.

Жизнь подтвердила, что те из интонационных новшеств Прокофьева, которые были подтверждены живым чувством, а не логическим расчетом графика-изобретателя, вполне себя оправдали. В первую очередь, это относится к мелодическому языку его новых лирических образов.

Развертывание широких напевно-эмоциональных мелодий у Прокофьева связано не только со светлыми или напряженно-лирическими эмоциями: мы всё чаще встречаем у него темы более созерцательного, более углубленного склада, которые условно могут быть охарактеризованы, как «темы размышления» или «раздумья». В сценических произведениях такие темы непосредственно выражают созерцательное состояние персонажа или его мудрость, зрелую уравновешенность. Назовем в качестве примеров тему монаха Лоренцо из «Ромео и Джульетты» или же тему раздумья Семена Котко.

«Ромео и Джульетта», тема патера Лоренцо

«Семен Котко»

К ним примыкает целый ряд аналогичных тем в инструментальных пьесах, начиная от «Мыслей» и Andante 1-го квартета и кончая средними эпизодами в Adagio и финале 5-й симфонии. Они отличаются ровным, размеренным ритмом, чаще всего низкой, мужской тембровой окраской, скупым движением в унисон или параллельными октавами, без какого-