Выпуск № 3 (9) | 1934 - страница 18

к которому тянулись руки новой, на этот раз радикально-демократической оппозиции. Этим оружием были идеи утопического социализма и немецкая классическая философия, в особенности гегелевская диалектика. Новым западным учениям, которые, несмотря на все цензурные рогатки, были довольно сильно распространены в то время в России, была противопоставлена своя, доморощенная теория, основная идея которой заключалась в том, что мертвящая бюрократическая система якобы имеет свои корни в глубинах народного сознания, соответствует национальному складу русского народа. Эта теория, так называемая «официальная народность», укладывалась в уже упомянутую формулу — «православие, самодержавие, народность» и сводилась к необходимости всемерной поддержки этих трех «устоев».

Идея «официальной народности» в связи с общей политикой николаевского правительства должна была пронизать все области общественной идеологии. Науке, просвещению и искусству отводилась служебная роль — укрепления устоев самодержавия, причем согласно мнению Дуббельта, — «в нашей России должны ученые поступать как аптекари, владеющие и благотворными целительными средствами и ядами, и отпускать ученость только по рецепту правительства».¹

Каковы же были эти рецепты? Приведем пример, показывающий, к чему сводилось отношение и «особый» интерес правительства Николая I к наукам и искусствам. Это как бы основная программная установка правительства в области народного просвещения, составленная попечителем Казанского учебного округа Магницким:

«Благоразумное преподавание политического права покажет, что правление монархическое есть древнейшее и установлено самим богом; что священная власть монархов в законном наследии и в тех пределах, кои возрасту и духу каждого народа свойственны, нисходит от бога и законодательство, в сем порядке установляемое, — есть выражение воли всевышнего».

«Профессор теоретической и опытной физики обязан во все продолжение курса своего указывать на премудрость божию и ограниченность наших чувств и орудий для познания непрестанно окружающих нас чудес».

«Профессор истории российской преподаст ее во всей нужной подробности. Он покажет, что отечество наше в истинном просвещении упредило многие современные государства и докажет сие распоряжениями по части учебной и духовной Владимира Мономаха, показав в то же время положение других европейских государств в сем отношении. Он распространится о славе, которою отечества наше обязано августейшему дому Романовых, так же, как и о добродетелях и патриотизме его родоначальника».²

Задача наук и искусств сводилась таким образом к поддержке, всемерному возвеличению и воспеванию трех «устоев». И нужно сказать, что эта «программа» проводилась вжизнь со всей той тупостью, свирепостью и жестокостью, на какую только был способен режим Николая I.

Как уже было сказано, с 1825 г. правительство Николая I почувствовало недостаточность одних только цензурных мероприятий; было положено создать «приверженных правительству писателей».

Литературно-общественное мнение было по существу передано в руки трех мракобесов — Греча, Булгарина и Сенковского, занимавшихся как публицистическим, так и тайным доносительством. Угодное правительству искусство создается «форсированным маршем». Вырастает целая патриотическая школа писателей, китами которой являлись Кукольник и Загоскин.

Принципиальность этой «школы» ярко выражается в известных словах Кукольника: «Прикажет государь, завтра буду акушером!»

В области наук исторических, «социальный заказ» правящей верхушки феодального дворянства выполняют историки Погодин и Шевырев.

Сусально-патриотический стиль находит своих представителей и в музыке — в это время пишется «национальный» гимн Львова; в известной мере сюда же относится первая опера Глинки «Жизнь за царя» (подробнее об этом ниже).

Вместе с тем правительство проводит организованную травлю всех передовых и осмеливавшихся хоть в чем-нибудь выступать против него людей.

Так, развертывалась травля Пушкина, приведшая к его гибели; Лермонтов был брошен на съедение армейского начальства Кавказской армии; художник Федотов был доведен до сумасшествия и т. п.

Немудрено, что отчаяние охватывало многих передовых представителей тогдашней

_________

¹История России XIX в., изд. Граната, т. II, стр. 364.

²«Голос минувшего», 1913 г., № 3, стр. 138.

интеллигенции и особенно тех, кто, будучи ближе к первому поколению русских революционеров, в мрачную николаевскую эпоху не в состоянии были почувствовать, что растут и зреют силы нового поколения русских революционеров.

И не даром в 1833 г. Пушкин в стихотворении «Не дай мне бог сойти с ума» писал:

«...сойди с ума,
И страшен будешь, как чума;
Как раз тебя запрут:
Посадят на цепь дурака,
И сквозь решетку, как зверка,
Дразнить тебя придут.
А ночью слышать буду я
Не яркий голос соловья,
Не шум глухой лесов —
А крик товарищей моих,
Да брань смотрителей ночных
Да визг, да звон оков».

Исключительным по яркости документом отчаяния и вместе с тем протеста против «теории официальной народности» явилось «Философическое письмо» П. Я. Чаадаева, напечатанное в 1836 г. в «Телескопе». Чаадаев писал:

«По нашему местному положению между Востоком и Западом, опираясь одним локтем на Китай, другим на Германию, мы должны бы соединить в себе два великие начала разумения: воображение и рассудок; должны бы возмещать в нашем гражданственном образовании историю всего мира. Но не таково предназначение, павшее на нашу долю. Опыт веков для нас не существует. Взглянув на наше положение, можно подумать, что общий закон человечества не для нас. Отшельники в мире, мы ничего не дали, ничего не взяли у него, не приобщили ни одной идеи к массе идей человечества; ничем не содействовали совершенствованию человеческого разумения и искажали все, что сообщало нам это совершенствование. Во все продолжение нашего общественного существования мы ничего не сделали для общего блага людей: ни одной полезной мысли не возросло на бесплодной нашей почве, ни одной великой истины не возникло из среды нас. Мы ничего не выдумали сами, и из всего, что выдумано другими, заимствовали только обманчивую наружность и бесполезную роскошь».

«Мы принадлежим к нациям, которые не составляют необходимой части человечества».

«Философическое письмо» Чаадаева прозвучало как сигнал общественного бездействия, но в то же время это был грозный обвинительный акт, брошенный в лицо правящей правительственной клике.

Журнал, в котором было напечатано «письмо» Чаадаева, моментально ликвидировали, а его самого официально объявили сумасшедшим.

Таковы были методы борьбы с инакомыслящими...

И все же «Философическое письмо» Чаадаева сыграло огромную роль, революционизирующую массу интеллигенции.

4

Но Чаадаев видел не все.

Он не видел того, как в недрах николаевского крепостничества вызревала капиталистическая промышленность, развертывалась внешняя торговля и связанная с поисками рынков капиталистическая колониальная политика; он не видел того, как в идеологических надстройках, в частности в искусстве, идет медленное вызревание буржуазной культуры.

Тем более не способен он был видеть, как внутри этой культуры росла диференциация и продолжалась классовая борьба, являвшаяся проявлением тенденций, которые, в конечном счете, привели к четкому разветвлению, соответствующему «двум путям» экономического развития России.

В 40-х годах в среде русской интеллигенции образуются два основных либерально-оппозиционных течения. Это были так наз. славянофилы и западники.

Оба эти течения явились результатом недовольства существующим порядком вещей со стороны среднепоместного дворянства (славянофилы), промышленной, в основном, конечно, городской, буржуазии и разночинческой интеллигенции (западники).

Идеализируя прошлое России, слявянофилы основывали свои исторические взгляды и прогнозы на том, что исторический путь развития России коренным образом отличен от исторического пути Запада: по их мнению, в России не было феодализма, Россия не знала и не знает классовой борьбы и т. п.

В своем отношении к «гнилому» (т. е. передовому и революционному в то время по сравнению с Россией) Западу славянофилы целиком и полностью смыкались с идеологами теории «официальной народности».

Если Чаадаев крайне отрицательно относился к истории России, то славянофилы, наоборот, ничего отрадного не видели в истории Запада.

Следует сказать, что националистические идеи были как в программе самодержавия, так и в программе этого крыла либеральной

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

4

Содержание