Выпуск № 3 (9) | 1934 - страница 15

бешеный припев, толпа не сдерживается больше и выкрикивает:

Aux armes! Citoyens,
Formez vos bataillons:
Marchons! marchons!
Qu'un sang impur abreuve nos sillons!¹

О, этот пугающий хор! Если бы версальцы были там и услышали его, они затрепетали бы. Но музыка умолкает, и возбуждение успокаивается. Вскоре слышны восклицания уже не столь грозные: «О, — какая красавица! Что за грудь! у этой все на своем месте!» — и другие, еще более свободные, которыми народ высказывает свои мысли о прелестях м-ль Агар; офицер в белых перчатках представляет ее народу. Чувствительная к этим комплиментам, которые она угадывает по блеску уставившихся на нее глаз, трагическая артистка Агар (из «Comédie Française») приветствует народ, как императора, и читает ему глуховатым, теплым и вибрирующим голосом «Потревоженного льва», стихотворение на злободневную тему. Такова та монета, которой она ему отплачивает. Лев, о котором идет речь, мирно жил в пустыне, сидя в своем логовище и ни о чем дурном не помышлял. Является некто и предательски на него нападает. Возмущенный таким злодейством лев ревет, что он отомстит, что он покарает, что он прикончит подлого зачинщика!..

Намек столь же лестный, как и прозрачный. «Потревоженный народ», самолюбие которого так деликатно пощекотали, аплодирует артистке и поэту и восхищение его удваивается, когда галантный офицер, провожая м-ль Агар, любезно предлагает ей руку и великолепный букет.

Артисты маленьких театров, виртуозы кафе-концертов, любители — сменяют один другого вслед за м-ль Агар. Актер «Батиньоля» или «Гренелль», во фраке, читает монологи из драмы «Король забавляется», из «Рюи-Блаза», и сильный голос его переливается, гремит, гудит как волчок, чтобы передать весь эффект этих напыщенных тирад. Увы! Тщетные усилия! Монотонное дребезжанье романтических стихов вышло из моды, оно не находит отклика ни в уме, ни в сердце массы, и хотя последняя принимает серьезный, вдумчивый вид, — слишком очевидно, что ей скучно. Если не зевают, если даже аплодируют, то исключительно по душевной доброте, из вежливости и снисходительности, потому что не хотят обидеть артиста Коммуны; этот славный малый делает все, что в его силах, а если уж он заставляет скучать, то виновата здесь только его роль.

Антипатии народа обнаруживаются лишь наряду с бурным выражением им своих симпатий к другим артистам: верный способ понравиться ему — это заставить его вспомнить о своих горестях и ненависти, а еще лучше — рассмешить его. Прекрасные отрывки из «Возмездий», где Наполеон III так отвратителен, сентиментальные элегии осады имеют успех, а комические песенки — того больше. Народ бредит комическими песенками и обожает романс. Гримасы восхищают его, он трепещет всеми фибрами своей души и проливает слезы по поводу выдуманных горестей: по поводу «Маленького юнги с большой мачты», который оплакивает свою мать и спрашивает «что она сделала со своим бедняжкой-мальчиком»; по поводу сироты, «который всегда найдет приют в святом месте» и т. д...

Но, чу! Какой зловещий шум вторит ритмам томного романса! Что это за ужасную педаль нажали в органе? Смущенный певец умолкает, народ прислушивается. Шум становится отчетливее, органная тема определяется. Это канонада: орудия Мон-Валерьен отвечают орудиям Трокадеро, Версаль разговаривает с Коммуной, а ночь, сообщница страха, вбирает в себя, преувеличивает и приближает этот ужасный диалог. Время от времени к голосу пушечной бронзы присоединяется ружейная трескотня. Кажется, это так близко-близко: можно подумать, что бой идет в Елисейских полях или даже чуть не у самых решеток Тюильри. И, как порыв ледяного ветра, толпу охватывает подозрение: не вступил ли в Париж враг, пока здесь шло торжество? Сколько лиц бледнеет в одно краткое мгновение! Но беспокойство замечено, и штабной офицер спешит огласить успокоительную телеграмму.

Наконец, певица, ожидаемая с самого начала вечера, дива-любимица, гвоздь программы, Борда, великолепная в своем развевающемся пеплуме, охваченном пунцовым шарфом, с длинными распущенными волосами, обрамляющими ее широкое и красивое лицо, с пышной обнаженной грудью и обнаженными руками, появляется как воительница, как «мощная женщина с могучими сосцами и грубой прелестью» (богиня свободы из сатиры Барбье «Добыча». Ю. Д.) Именно так она

_________

¹К оружию, граждане! Соединяйтесь в батальоны! Идем, идем! И пусть нечистая кровь наших врагов напоит наши борозды!

представляется поэту и такой ее видит народ, идеал которого она воплощает. Массивная и крепкая, как идол, она шествует медленно и величественно. Ее большие глаза зачаровывают зал. И все взгляды вопрошают ее, ловят ее движения, ее жесты.

Что будет она петь? Чего ей хочется? Начни, кажется, она приказывать, — ей будут беспрекословно повиноваться. Глядя на нее, становится понятной могучая власть какой-нибудь Велледы или Теруань де-Мерикур. В складках своего пеплума она приносит иллюзию, веру, надежду, энтузиазм. Так пусть же она начнет петь, пусть споет единственную свою песню, которую она знает — «Чернь», и все сердца будут следить за движениями ее губ.

«Чернь» — это революционный гимн нового времени, апология, возвеличение униженного рабочего. Подобно тому, как повстанцы Нидерландов в XVI в. присвоили себе прозвище «гезов» (нищих), которым оскорбляли их испанцы, так и инсургенты конца Империи, эти побежденные террором июньских дней 1848 г., эти блузники, обреченные ненависти «объединенных дубинок», эти гротескные мюскадены 1869 г., гордо называют себя словом «чернь», которое бросали им в лицо, как высшее оскорбление.

Надо слышать этот гимн, который Борда рычит своим могучим голосом, со свирепой страстью, с огнем мятежа и ненависти, сжигающим все души. Стихи этой небогатой рапсодии гудят и сверкают в ее устах, как шпаги, а при горделивом припеве

Вот чернь! Так что же?
И я таков!

невольно прищелкиваешь языком; этот припев подобен красной бандерилье, которой приводят в ярость быка. Борда завертывается в складки красного знамени, ее вытянутая рука указывает на невидимого врага, которого нужно ненавидеть и беспощадно уничтожать. Толпа вне себя: в этих диких звуках она узнает свое вдохновение, свою заветную мысль. Она аплодирует руками и ногами, она встает, неистово крича: «Браво! Бис!» Артистка повторяет последний куплет...

Поднесенный букет подчеркивает и завершает это торжество. Но почему Борда получила этот букет из скромных рук ресторанного гарсона? Что это — избыток скромности? Или, может быть, тот галантный офицер, на обязанности которого лежало представлять артисток и который оказал любезность м-ль Агар, преподнеся ей цветы, — может быть, он не захотел поставить на одну ногу пансионерку «Comédie Française» и простую певицу из кафе-концерта «Братство» в предместьи Сен-Дени? Наступившее царство равенства не мешает существованию маленьких различий, и некоторые дистанции еще соблюдаются.

Теперь концерт становится несколько менее интересным. Обносят прохладительными напитками: оршад! лимонад! пиво! Соседи и соседки обмениваются мнениями о вечере. Флиртующие парочки спустились в сад, другие последовали за ними. Цветники обрамлены лампочками; цветы, открывшиеся поцелуям ночи, испускают жаркое благоухание, аромат любви. И, уступая нежному влиянию мая, не беспокоясь о близкой опасности, предвещаемой канонадою, пролетарии отдаются ласкам, чтобы все длить и длить вечную расу бедняков...

Перевод с франц. М. Соседовой.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание