Выпуск № 3 (9) | 1934 - страница 14

толпе простого народа — людей образованных, положительных, скептических и остроумных, делая это и помимо их воли. Так возникают и развиваются жизнеспособные революции. Можно и очнуться от этого «безудержного увлечения», как это бывает при пробуждении, но у вас остается упоительное вспоминание о минуте опьянения; вы познали иллюзию братства.

Старый дворец Тюильри открыт уже несколько недель тому назад для всякого, кто в состоянии внести 50 сантимов в пользу раненых. Мебели, картин и безделушек там уже нет. В одной только зале маршалов остались еще вделанные в обивку стен портреты знаменитых воинов. Посетители с явным удовлетворением прохаживаются по пышным пустым аппартаментам. Почти все участники или единомышленники знаменитого 4 сентября¹, казалось, говорят: «Наконец-то мы у себя дома, в нашем дворце, мы изгнали отсюда тирана и можем пользоваться дворцом, как нам заблагорассудится».

Эти славные люди снисходительно созерцают себя в блестящем паркете, в зеркалах, любуются великолепием стен, искусно расписанных золотом и лазурью. Женщины интересуются личными покоями императрицы, которые довольно красиво окрашены в светлые и нежные тона и декорированы цветочками и галантными арабесками. Обмениваются друг с другом замечаниями в спальне, в гардеробной, в ванной, где хотели бы полюбоваться серебряной ванной, и кумушки, качая головами, вздыхают: «Ну и дела, ну и дела же тут происходили!...»

О, как была радостна эта жестокая весна 1871 года! В тот прекрасный вечер, когда было устроено благотворительное празднество, благородный фасад зданий, построенных Филибером Делорм (дворец Тюильри. Ю. Д.), был иллюминован, как для придворных торжеств. Правящий народ принят во дворце, как владыка. По всему пути его следования его приветствуют склоненные и развевающиеся победные знамена. И хотя эти очаровательные кусты роз в саду, предназначавшемся некогда для игр наследного принца, совершенно аполитичны, — и они воскурят народу свой фимиам. Все ласкает его, все поет о его могуществе, все нежит его. «О, мой властелин, — сказали ему люди из Центрального комитета (национальной гвардии. Ю. Д.), — вступи во владение принадлежащей тебе ратушей!» — «О, мой владыка, ка-

Выступление арт. Борда на концерте в Тюильрийском дворце в эпоху Парижской Коммуны.

_________

¹День падения Второй империи. Ю. Д.

залось, говорят в свою очередь древние стены и юные цветы Тюильри, войди сюда, как победитель, которому слишком долго пришлось быть лишенным своего великолепного дворца!»

Толпа огромна, разнолика, разряжена в пух и прах, довольна и спокойна: ее триумф скромен и полон достоинства. Пестря всем разнообразием форм и красок, она теснится у окошечка дверей павильона Часов, настежь открытые двери которого бросают на песчаные аллеи сноп света от сверкающей люстры вестибюля. Этот льющийся свет подчеркивает всю разношерстность отдельных индивидуальностей, братски смешавшихся в толпе. Тут и шляпы с перьями, и чепчики с лентами, и клетчатые и кашемировые шали, и шелковые платья, и ситцевые юбки, и волны белого муслина, и похожие на снежные хлопья — дамские бальные накидки. Тут и морщинистые красные лица старых согбенных пролетарок, и белые жирные физиономии упитанных буржуазок, и хорошенькие мордочки смеющихся девушек. Тут собрались любопытные если не всех классов, то во всяком случае всех сословий. В предвкушении новизны и грандиозности предстоящего зрелища, весь этот люд продвигается вперед без нетерпения, без толкотни, даже с величием, с веселым величием. Каждый дает понять, что достоин уважения, с которым он сам к себе относится. Чепчик с лентами становится столь же аристократичен, как шляпа с лентами. Клетчатая шотландка не менее хорошо воспитана, чем кашемир, а что касается хороших манер, то шелковому платью не в чем упрекнуть ситцевую юбку. Там и сям то и дело слышатся поздравления, отвешиваются поклоны, сыплются извинения, оказываются знаки внимания... Ах, гражданка! Ах, гражданин!

В вестибюле павильона Часов штабные офицеры, не менее красивые в своих военных сюртуках с пунцовыми отворотами, чем гвардейцы бывшего двора, галантно выполняют обязанности дежурных; хорошенькие сестры милосердия, мещаночки или просто гризетки — также с успехом заменяют церемонных камергеров. Сестры милосердия производят сбор «в пользу раненых Коммуны»; их милое, прямое обращение куда лучше, чем жеманная грация великосветских дам, разыгрывающих из себя актрис, или актрис, когда последние играют роль дам общества в забавной комедии великосветской благотворительности. Этим плебейкам никогда не придет в голову унизительная мысль продавать свою улыбку за луидор или коснуться губами бутона розы, прежде чем предложить его кому-нибудь, чтобы получить за это впятеро больше. И все же они умеют наградить тех, кто кладет серебряную монетку или грубое су на их серебряный поднос. Их руки украшают жертвователей красной кокардой с прикрепленным к ней значком фригийского колпака из позолоченной меди. Публика не возражает против украшения своих петличек значком Коммуны, а затем поднимается по величественной лестнице, ослепляясь всем, что ей приходится видеть.

Концерт торжественно организован в тронной зале. Возвышение, где некогда стояло императорское кресло, превращено в сцену, на которой будут выступать артисты. С обеих сторон возвышаются амфитеатром расставленные скамьи, обитые бледно-красным бархатом с золотой бахромой. Хрустальная люстра пылает над потолком, ярко освещая резкие, суровые или простые черты морщинистых лиц, то винно-красного, то пепельного, то свинцового оттенка, простые кричащие наряды, поддельные или дешевые драгоценности, и в пышном обрамлении шелковых драпировок, фресок, золоченых панно, все это выделяется, как картина невыразимой фантазии, как какая-нибудь большая сцена-бюрлеск мира наизнанку, задуманная Гойей и раскрашенная д'Эпиналем.

Вот уже скамейки заняты зрителями, изумленными и застывшими в немом восхищении. Ожидание предстоящего удовольствия постепенно выводит их из оцепенения, лица оживляются, прекрасные глаза хорошеньких девушек, нигде не являющихся лишними и не имеющих привычки ничему удивляться, начинают сверкать, подобно горящему углю, подобно бриллиантам. Языки развязываются, веера приходят в движение, в полумраке уголков флиртуют. Ведь некоторые военные так предприимчивы, а форма их так обольстительна!

Ш-ш.... Молчание... Оркестр начинает прелюдию, воодушевляется и гремит Марсельезу во всю мощь своих медных труб. Революционный гимн, воинственный гимн, немного состарился. Опошленный в театрах, на улицах, он, как всем давно уже известно, больше не ведет к победе; и дождь и снег прошлись по его пламени, от которого некогда загоралось мужество волонтеров Самбры и Мезы. И тем не менее, как ему противостоять! Он возносится, он ревет с ужасной неистовостью. Как разразившийся ураган, он втягивает толпу в свою музыкальную бурю и вдувает в нее энтузиазм, ненависть и ярость. При последних аккордах этого шквала, когда разражается

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Выступление арт. Борда на концерте в Тюильрийском дворце в эпоху Парижской Коммуны.

Содержание