Выпуск № 12 (74) | 1939 - страница 32

ослабленный пульс жизни, подчас еще слышимый в этой меланхолической элегии. Он как бы нарочно исключает всякие сколько-нибудь значительные контрасты, которые могли бы нарушить эту монотонность музыкальной ткани. Сумрачно тусклые краски, атмосфера пустынности и одиночества сочетаются с жалобными монологами солирующих инструментов. Эти настроения усугубляются бесконечными органными пунктами, тоскливо ниспадающими фразами, трелями, повисающими в воздухе, статикой гармонических планов и специфически камерной инструментовкой. Об этом внутренно-замкнутом состоянии говорит и основной лейтмотив первой части, в интонациях которого слышится какая-то отрешенность, усталость:

Прим. 1

Что это? Запоздалый post-scriptum к Largo 5-й симфонии? Но там композитор нашел для этих же настроений одиночества яркие драматические краски. Там эти настроения прозвучали с убеждающей силой выношенного, глубокого человеческого чувства. Здесь же, в Largo 6-й симфонии, отдельные вспышки глубоких чувств остаются разрозненными.

В чем же преодоление этих сумеречных настроений одиночества, этих комнатных печалей и жалобных стонов?

Гротеск остро поданного скерцо с феерическими каскадами звучностей, взбудораженностью ритмов, — то механически ровных, как жужжание прялки, то изломанных, прерывистых — производит впечатление неожиданного вторжения новой стихии, абсолютно не связанной с предыдущим.

Эти причудливые арабески, этот ослепительный фейерверк оркестровых красок воспринимается как симфоническая интермедия, как временная пауза в развитии мыслей и чувств, представленных в Largo.

После такой «интермедии», естественно, ждешь дальнейшего развития идеи, вдохновившей композитора. Но тщетно!

Финал симфонии — это жизнерадостная, ослепительно инструментованная симфоническая картина, полная праздничного оживления и веселья. Она начинается в духе финала моцартовских симфоний: ее ближайшей аналогией является финал g-moll’ной симфонии Моцарта.

Разнообразный тематический материал музыки финала позволяет без труда узнать самобытно преломленные Шостаковичем интонации итальянских оперных увертюр (Россини) и специфического жанра так называемой «садовой музыки»¹.

Эта намеренно подчеркнутая демократизация языка, на наш взгляд, выполнена Шостаковичем с большим художественным тактом. Узнавая истоки его музыкального языка, мы воспринимаем его речь как оригинальное пародирование, с некоторым оттенком острой комедийности, вообще свойственной композитору. Уже начало финала, с его кипучей стремительностью движений,

_________

¹ Этот органический синтез разнородного по своему характеру тематического материала достигнут Шостаковичем благодаря целой системе тональных, ритмических и колористических тембровых приемов, объединяющих движение. Здесь талантливый композитор следует лучшим традициям классиков-симфонистов. Укажем и на прием монотематического развития, использованный Шостаковичем.

напористым ритмом¹ и забавными скачками в мелодии подготовляет восприятие слушателя к разным неожиданностям:

Прим. 2

Presto

Грациозно шаловливая, исполненная лукавства и задора мелодия главной партии продолжает развивать этот же прием скачков и напористой ритмики:

Прим. 3

Неожиданное тональное смещение, появляющееся в четвертом такте и как бы на мгновенье задерживающее поступательное мелодическое движение, придает особую остроту интонационному рисунку.

Мелодия побочной партии, «классическая» по ее аккордовому строению (прием, использованный ранее Прокофьевым в его замечательной «Классической симфонии»), — в структурном отношении развивает принцип скачка, путем постепенного и последовательного расширения интервалов — с кварты на увеличенную октаву:

Прим. 4

Как и раньше, острый ритмический рисунок — лейтритм финала — «открывает» движение этой мелодии, чтобы в дальнейшем перейти в еще более стремительный и напряженный ямбический ритм, подчеркнутый форшлагами.

Наконец (и в этом секрет стилистического единства различных по настроению мелодий), — ритмика заключительной партии также пронизана основным лейтритмом, данным в ином, замедленном виде, в расширении:

Прим. 5

Развернутое проведение этой мелодии вырастает в самостоятельный эпизод — гротескный марш, искрящийся веселой шутливостью и придающий звучанию финала черты здоровой добродушной усмешки. Остро комедийно звучит в конце этого марша шумливая фраза в духе россиниевских увертюр, с их пронзительно звучащей деревянной группой и трескучей инструментовкой, остро пародированными Шостаковичем: