Выпуск № 5 (68) | 1939 - страница 45

Таким образом у Ливановой получается, что западноевропейские влияния играли главенствующую роль в развитии русской музыки. Возражая против «славянофильской ограниченности» некоторых историков музыки, Ливанова впала в другую крайность, переоценив значение западных влияний и устранив из поля зрения народное творчество. Дело доходит до того, что Ливанова в своей книге сокрушается об отсутствии у нас «каких-либо публикаций заурядных немецких бытовых песен XVII века»...(стр. 143) и о невозможности вследствие этого сделать некоторые выводы о бытовой музыке России (!?). Вместе с тем она считает возможным обойти вниманием многочисленные сборники... русских песен! Думается, что последние могли дать несколько больше материала, чем ...«публикации заурядных немецких бытовых песен».

В своем стремлении во что бы то ни стало доказать наличие сильнейших немецких влияний Ливанова заходит так далеко, что изъявляет готовность отрицать противоречащие этому суждению факты: «Польское происхождение кантов меня сейчас не интересует, ибо даже если существовало полное сходство русских и польских кантов, то важно не оно, а наличие сходных черт в искусстве кантов вообще со стилем, господствовавшим в музыке XVII в., со стилем европейского значения» (стр. 143). Определение немецкой бытовой музыки, как «стиля, господствовавшего в музыке XVII столетия», звучит довольно странно. Но еще более странно (хотя и не ново) умышленное игнорирование области, в которой могут быть обнаружены «нежелательные» для исследователя факты.

В дальнейшем Ливанова еще несколько раз возвращается к мысли о значительности немецких влияний в русской музыке (стр. 33, 156 и т. д.). Своеобразие русской музыки ею, в сущности, отрицается (это ведь «славянофильская ограниченность»!), — зато охотно признается «общность» путей развития русской и немецкой музыки! Нужно ли доказывать насколько вредны и неисторичны подобные «научные» суждения!

Что и говорить — Ливанова старательно проследила «пути развития» русской музыки. Здесь и культовое искусство, и немецкая бытовая музыка, и католический Kolossalstyl, и множество других вещей! О всем трактуется обстоятельно; забыто немногое — русская народная музыка. Зато какая «оригинальность» и «свежесть» концепции!

«Оригинальность» эта весьма сомнительного свойства. Ливанова, очевидно, не понимает, что нельзя серьезно говорить о истоках русской классической музыки, «упустив» из виду народное творчество. Не мешало бы напомнить ей хотя бы о простых и мудрых словах Алексея Максимовича Горького: «Искусство — во власти индивидуума, к творчеству способен только коллектив; Зевса создал народ, Фидий воплотил его в мрамор».

«Ученая концепция» Ливановой антиисторична и антинародна по самому своему существу. Недопонимание громадного значения народного творчества, искусственное и противоестественное разграничение «профессионального» и народного искусства является характерной чертой буржуазного музыковедения. К сожалению, молодой советский ученый не смог преодолеть эту традицию.

В главе о влияниях есть, конечно, интересные факты. Верно отмечено значение партесных концертов, правильно охарактеризованы особенности их музыкальной фактуры. Много любопытных сведений сообщает Ливанова о музыкальных впечатлениях русских путешественников, посетивших

страны Западной Европы. Все это ценно и интересно, но — относится лишь к «объективному пересказу».

Исторические аналогии, которыми оперирует Ливанова, далеко не всегда убедительны. На стр. 63 читаем: «Если создание протестантского хорала, давшего такие значительные последствия для истории музыкального языка, преследовало цели наибольшей ясности, простоты, доступности церковного искусства, то этим же целям служила борьба за единогласное и наречное пение в России. Там боролись против полифонических «излишеств» достигшего своих вершин искусства фламандцев, против их «роскошного» многоголосия, затрудняющего понимание текста в угоду чисто музыкально-виртуозным принципам развития, здесь — тоже против «многоголосия», против какофонии многогласия. Аналогия карикатурная и предельно жестокая для оценки “культурной” миссии русской церкви. Тем не менее цели и направление движения имели черты сходства, наличие которых отрицать невозможно».

Это абсолютно не соответствует действительности. Протестантский хорал («Марсельеза XVI века» — по гениальному определению Ф. Энгельса) и единогласие русской церковной музыки — явления совершенно различные по их социальной функции. И сходство между ними можно установить лишь по чисто формальному признаку (гомофоничность структуры). Но это отнюдь не дает права на подобную историческую аналогию.

Еще один образец исторических домыслов Ливановой: «...традиционная точка зрения на западноевропейский ренессанс несколько погрешает историческим оптимизмом: чересчур уже светлой, яркой, жизнерадостной, веселой представляется нам эта эпоха... Спора нет, все это так — после мрака и схоластики средневековья. Но все же ренессанс далеко не был итальянским карнавалом» (стр. 69–70).

Разразившись сей «тирадой», Ливанова, однако, скромно умолчала о том — чья именно «традиционная точка зрения» вызвала ее «критические» замечания. Мы напомним читателю некоторые высказывания о ренессансе, «погрешающие» (с точки зрения Ливановой) «историческим оптимизмом»: «Это был величайший прогрессивный переворот, пережитый до того человечеством, эпоха, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов по силе мысли, страстности и характеру, по многосторонности и учености»... «...у романских народов стало все более и более укореняться... жизнерадостное свободомыслие, подготовившее материализм XVIII столетия».

В этих строках Ф. Энгельса («Диалектика природы», стр. 87 и 86, изд. 1932) дана гениальная характеристика ренессанса. Энгельс говорит о громадном историческом значении эпохи, «породившей титанов», эпохи, когда «укоренилось жизнерадостное свободомыслие». А Ливанова сокрушается о том, что «...чересчур уже светлой, яркой, жизнерадостной, веселой представляется нам эта эпоха»!

Далеки от историчности и следующие «изречения»: «Лучшие псалмы Титова показывают в музыкальном преломлении высшую ступень (!) самосознания для русского человека его времени, — духовная оболочка не мешает им [псалмам?! — И. М.] перерастать в музыкально-лирические произведения» (стр. 219); или: «Полоцкий — все же (!) не Петрарка» (стр. 156). Есть истины, не вызывающие сомнений и не нуждающиеся поэтому ни в каких доказательствах. К числу подобных истин относится суждение

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание