Выпуск № 1 (64) | 1939 - страница 42

ный учитель, — но совесть моя будет спокойна и я не буду иметь тяжкого права роптать на судьбу и на людей. Службу, конечно, я окончательно не брошу до тех пор, пока не буду окончательно уверен в том, что я артист, а не чиновник».

И еще через полгода — 15 апреля 1863 г. — в большом письме он подробно аргументирует свое решение целиком отдаться музыке, решение, которое, повидимому, не у всех членов семьи нашло полное сочувствие. «Милый друг Саша! Из полученного от тебя сегодня письма к папаше я вижу, что ты принимаешь живое участие в моем положении и с недоверием смотришь на решительный шаг, сделанный мною на пути жизни. Поэтому-то я и хочу подробно объяснить тебе, что я намерен делать и на что я надеюсь. Ты вероятно не будешь отрицать во мне способностей к музыке; а также и того, что это единственное, к чему я способен; если так, то понятно, что я должен пожертвовать всем для того, чтобы развить и образовать то, что мне дано богом в зародыше. С этой целью я начал серьезно заниматься теориею музыки; пока это мне не мешало кое-как заниматься и службою, я оставался в министерстве; но так как занятия мои делаются все серьезнее и труднее, то я, конечно, должен выбрать что-нибудь одно, добросовестно служить при моих занятиях музыкою — не возможно; получать даром жалованье целую жизнь нельзя, да и не позволят, следовательно остается одно: оставить службу (тем более, что я к ней всегда могу возвратиться). Одним словом после долгих размышлений, я решился причислиться к М-ву, оставив штатное место и лишившись жалованья. Не заключи из этого, что я намерен делать долги, или вместо жалованья выпрашивать деньги у папаши, которого положение теперь далеко не блистательно. Конечно, я немного выиграл в материальном положении: но во 1) я надеюсь в будущем сезоне получить место в Консерватории помощника профессора; во 2) я уже достал себе на будущий же год несколько уроков; в 3) и это самое главное, так как я совершенно отказался от светских удовольствий, от изящного туалета и т. п., расходы мои сократились до весьма малых размеров. После всего этого ты вероятно спросишь: что из меня выйдет окончательно, когда я кончу учиться. В одном только уверен, что из меня выйдет хороший музыкант и что я всегда буду иметь насущный хлеб. Все профессора Консерватории мною довольны и говорят, что при усердии из меня может выйти многое. Все вышесказанное я пишу не из хвастовства (кажется не в моем характере), а говорю с тобой откровенно и без всякой ложной скромности. Когда я кончу курс Консер- ватории, мечтаю на целый год приехать к тебе, чтобы среди тишины и покоя написать что-нибудь большое и потом пойти мытарствовать по свету».

В этих словах Чайковского уже сказывается его стремление к творчеству «среди тишины и покоя» и вместе — беспокойная склонность к «мытарству по свету». Но одно несомненно: мучительное прошлое «светского жуира» — позади, и безвозвратно. Перед нами профессионал-музыкант, серьезно изучающий музыкальную науку, в свободные часы бегающий, не стесняясь расстоянием, на рублевые уроки («от Смольного в Коломну») и выколачивающий копеечный гонорар по концертам, чтобы обеспечить себе весьма скудное существование. Но, раз попав на верную стезю, Чайковский почувствовал в себе силу и твердую уверенность в своей будущей композиторской деятельности.

М. И. Чайковский рассказывает об одном разговоре Петра Ильича с братом Николаем, который так же, как и Александра Ильинична, не

сочувствовал решению Чайковского посвятить себя музыкальной деятельности. Разговор этот воссоздает яркий образ нового Чайковского:

«В конце 1862 года, несколько месяцев после поступления в консерваторию, однажды он ехал на извозчике с братом Николаем Ильичем. Последний принадлежал к числу тех близких, которые осуждали задуманное решение бросить службу и поступить в консерваторию; поэтому, воспользовавшись случаем, он начал отговаривать брата и между прочим высказал, что надежды на талант Глинки в нем нет, и что, стало быть, он осужден на самое жалкое существование музыканта средней руки. Петр Ильич сначала ничего не ответил и оба брата доехали молча до места, где им нужно было разойтись, но когда через- несколько минут он вышел из саней, то как-то особенно взглянул на Николая и проговорил: "С Глинкой мне, может быть, не сравняться, но увидишь, что ты будешь гордиться родством со мной". Николай Ильич до сих пор не забыл ни звука его голоса, ни взгляда»¹.

Но — прежде чем сбылись эти пророческие слова — Чайковскому пришлось долгое время жестоко бедствовать. Брат композитора М. Чайковский в своей автобиографии вспоминает, что дело доходило до того, что бывший «светский жуир и повеса» вместо белья носил какие-то отрепья; дня за два до получения отцом скудной пенсии семья переходила на питание одной салакушкой; и вообще вся семья Чайковских в то время находилась в крайней нужде.

Все это не могло, однако, сломить упорства Чайковского. Его решение, после довольно долгих сомнений и колебаний, оставалось твердым и непреклонным: он должен был стать профессионалом-музыкантом. Именно профессионалом, а не барином-дилетантом, уделяющим свои досуги «приятному музицированию». Известно, С каким презрением Чайковский относился к проявлению такого дилетантизма, отстаивая всю жизнь чистоту профессионального мастерства.

Таковы те внутренние и внешние причины, которые побудили Чайковского сделать этот решительный шаг, порвать с «дворянским светом», карьерой чиновника, которую ему прочили, благополучием, которое должен был принести соответствующий этой карьере казенный оклад, и т. п. Чайковский смело и решительно пожертвовал всеми этими «благами», коль скоро почувствовал твердую уверенность в своих творческих силах, хотя реальное будущее его музыкальной деятельности рисовалось ему (да и не ему только) — в весьма туманных очертаниях.

Любопытно письмо Ильи Петровича, написанное им сыну после окончания консерватории. В этом письме отец Чайковского, сознавая неизбежность пути, избранного сыном, все же сетует «по-отцовски» на судьбу сына.

«Милый мой Петя, — пишет он сыну 30 декабря 1865 г. с Урала, где он жил в это время у своей первой дочери — Зинаиды, — благодарю тебя за приятное письмо, а у меня, голубчик ты мой, все-таки, правду скажу, болит за тебя сердце. Ну, вот, слава богу, кончил ты по желанию свое музыкальное образование, и что же дает оно тебе? Предлагают, говоришь ты, быть учителем, пожалуй назовут профессором теории музыки с ничтожным жалованьем! Этого ли ты достоин? Этого ли добивался? Светлая твоя головка, изящное образование, превосходный

_________

¹ «Жизнь П. И. Чайковского», т. I, стр. 129.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание