Выпуск № 6 (6) | 1933 - страница 10

ты), а как провинциально-сентиментальный сладковатый дуэт (мечтательный вальс). Контрастом с натуралистически-выполненной сценой смерти Бориса Тимофеевича является вульгарно-циничное рассуждение «батюшки» о ботвинье и Николае Васильевиче Гоголе, обнажающее истинное отношение кутейной братии к смерти. Лицемерно ханжеское причитание Катерины Львовны [275] парт.) — убийцы старика — как бы дополняется мало притворным и лаже скорее откровенным весельем семинарско-казенной попевки «батюшки», почти не скрывающего своего плотского удовольствия и аппетита к близкой поживе от «новопреставленного». Издевательски зло звучит гитарный аккомпанемент оркестра. Заключительная фраза попа — «ныне отпущаеши раба твоего, владыко» звучит совсем как плясовая, с каким-то лихим, молодцеватым чечеточным пристукиванием в последнем такте ([283] парт.).

В 5-й картине находит свое окончательное завершение характеристика Зиновия Борисовича, и яснее обрисовывается линия Сергея и его отношение к Катерине Львовне.

Уныло безрадостен фон купеческой спальни. Скользящая, как тень, фигура альтов, аскетически бескровных и тусклых по тембру, рисует тоскливую прозу романа Катерины Львовны. Сергей спит; разбуженный Катериной Львовной, он нехотя целует ее. Но и он тревожен и недоволен своей участью. В своем обращении к Катерине Львовне, Сергей стремится внушить ей мысль сделать его своим законным мужем. С музыкальной стороны это место в опере одно из ярчайших по красочности звучания. Это непосредственная эмоция. Это музыка внушения, музыка «разыгрываемого» чувства. Поэтому местами пряная и роскошная оркестровка воспринимается как искуственная, фальшивая театральщина. Так красиво подчеркнутые, «чарующие» виолончельные фразы, партия арфы, усиливающая аффектацию и томность вальсообразного движения, вкрадчивость и изломанность в интонационном рисунке партии Сергея и мастерское использование деревянных и струнных, как трепещущего вибрирующего фона — все это в данном сюжетном контексте воспринимается как ловкая имитация, как актерство любовника. Становится ясным, что Сергей не любит Катерину Львовну, а лишь играет на ее чувстве к нему и своим резонерством о том, что он «не как другие прочие», преследует свои сугубо «прозаические» цели. Никакой идиллизации и причесывания Сергей под оперного любовника здесь нет. Сергей — это «обделистый малый», спекулирующий в данный момент на распаленном любовью сознании купеческой жены. Поэтому любовное ариозо заострено на проблеме — «нельзя ли мне стать твоим мужем».

Резкий перелом в характере движения наступает с момента прихода Зиновья Борисовича. Резко ритмованная соль-бемоль-мажорная фанфара ([333]–[336] парт.) и перекличка голосов мужа и жены на остро повернутом кварт-октавном обороте придает вызывающий характер встрече супругов. Язвительный вопрос Зиновья Борисовича и дерзкие подзадоривающие ответы Катерины Львовны ([336|–[340] парт.) постепенно переходят в открытую перебранку, мастерски обрисованную композитором, сумевшим в картине мещанской ссоры во всей мелочной, отвратительной и злобной ее форме до конца обрисовать непривлекательный тип Зиновья Борисовича. Воинствующий мещанин, злобный и базарно-крикливый в семейной драме, он вызывает чувство гадливости и презрения. Шостакович нашел те жизненно оправданные интонации этой сцены, какие с редкой силой и убедительностью разоблачают пустопорожнее краснобайство о мнимых идеальных устоях «патриархальной» купеческой семьи. Вместо идеального степенного купца мы видим охотнорядского мещанина, лавочника в его реальном выражении. Мы видим, так сказать, обратную сторону медали распоясавшегося и саморазоблачившегося купеческого домостроя с его идеалом жизни — «как деды жили» (см. прим. 9).

Сама сцена убийства дана чрезвычайно лаконично, без всяких дополнительных сюжетных мотивировок, так как в замысле — преступление уже было подготовлено желанием Сергея быть мужем Катерины Львовны, что совпало и с ее мечтами, — а в действии — ссорой супругов Измайловых. Ссора эта обнажила смертельную ненависть и бесконечное презрение Катерины Львовны к мужу и грубо животный эгоизм и собственническую психику Зиновия Борисовича, развязавшего узел темных инстинктов этой обоюдоострой зоологической жизни российского мещанина.

С драматургической стороны большой интерес представляет во II действии линия развития характеристики Катерины Львовны.

Дерзко нарушив вековой статут социального миропорядка своего класса, с его заповедью «не убий», Катерина Львовна, однако,

Прим. 9.

Accelerando

отнюдь не покинула той почвы, на которой она испытала ужасающее бремя гнета и моральной зависимости от разлагающего воздействия окружающей ее среды. Тяжесть двойного преступления, постоянные ложь и обман пустого и бесцельного существования, в атмосфере которых она теперь живет, не осмыслены ею, как безусловно отрицательные величины. Она не способна подняться над уровнем окружающего и сама живет и действует по законам этого окружающего. Ее поведение продиктовано теми же стимулами и принципами хищной эгоистической натуры, какие лежат в основе социальной практики ее класса. Ее психика реагирует на гнет окружающего чисто рефлекторно, как отражение уже заложенных в данной социальной среде ей свойственных социальных привычек. Убийство мужа и свекра по существу есть акт такого же рефлекторного порядка; несмотря на то, что оно неразрывно связано с моментом возмущения и протеста против нестерпимых форм старорежимного быта, оно тем не менее не перерастает в сознательный протест против последнего и не становится осмысленным актом борьбы с гнетом и дикостью, Катерина Львовна, хотя и «дерзает» переступить черту, однако объективно делает это не для того, чтобы перейти к новой жизни, а для того, чтобы лучше жить в старой, в той самой, где она жила и живет. Отсюда двойственность ее поведения. Если, с одной стороны, Катерина Львовна выступает как «женщина, которая осмелилась», и с гордым бесстрашием безбоязненно ломает оковы полукабального существования, связывающие ее судьбу «купеческой жены», то с другой — она остается все той же купчихой, приверженной к крепостным нравам, которая и девок бьет по щекам, и на работников покрикивает, и покупателя обманет, и должника поприжмет при случае. В безмерной любви своей она остается себялюбивой самкой, в ненависти — неумолимой и беспощадной соперницей, что подтверждается ее актом мести над Сонеткой в IV действии, актом, столь же стихийно рефлекторным, как и все ее поведение.

Героиня слепой стихии всепоглощающего ее чувства, она делается первой жертвой этой стихии. Ее победа над оковами, сдерживающими эту стихию, есть вместе с тем первый шаг к пропасти. Даже самый день ее свадьбы окажется для нее днем ее гибели. Она и на каторге не найдет в себе достаточной силы, чтобы осмыслить свой жизненный путь, сбросить с себя моральный тлен разложения и порочности, выклейменные на ней ее прошлым, и приобщиться к родникам иной жизни, черпающей свою внутреннюю силу в труде, и упорной непримиримой борьбе с гнилым социальным строем.

Но и при всей двойственности ее поведения все же стихийная страсть, охватившая ее, заставляет звучать в мучительных диссонансах ее натуры и лучшие, положительное черты. Пусть с ложным сознанием действительных отношений, но все же она хочет освобождения от окружающего ее гнета и мечтает о свободном счастии с любимым человеком, в которого она беззаветно верит. Все лучшие потенции человека готовы расцвести в ней под ободряющим их рост дыханием чувства. Эта минутная иллюзия чувства в столкновении с суровой логикой действительности приводит к коллизии характера Катерины Львовны, терзаемой постоянным и вопиющим противоречием между идеально-возможным и реально данным, между обещаниями любви и буднично-серой правдой ее жизни. Раскрепощая чувство, она становится его пленницей и, подобно узнику, открыв-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Прим. 9.

Содержание