Выпуск № 5 (46) | 1937 - страница 19

Второй интересный концерт — Бакгауза, выступавшего с варшавской скрипачкой Уминской. Он играл Брамса, Баха, Бетховена, несколько «Фантастических пьес» Шумана. Несмотря на отдельные недостатки, исполнение его в целом стояло на очень высоком уровне. В нем было огромное владение звуком, полная свобода. Но долго слушать Бакгауза, думаю, было бы неинтересно.

На радио выступали также Лазар Леви и Эмиль Фрей, которыми варшавская публика осталась недовольна.

Играла также Мария Пантес (Швеция). Говорили, что она играла неудачно. Она исполняла Шопена, но иногда даже было трудно сказать, что именно она играет!

Первым из делегатов СССР играл Яков Зак. Слушая его, некоторые члены жюри вставали из-за стола, жали мне руку и говорили, что вот, впервые, рояль зазвучал совершенно по-новому. Об исполнении Заком Третьего скерцо Шопена говорили, что оно недостаточно динамично, но тут же добавляли, что уровень его мастерства исключительно высок. Когда Зак играл мазурку, я слышал отзывы, что это — настоящее исполнение шопеновских произведений: простое, естественное, проникновенное. Но он все же заметно волновался и в «Фантазии» взял несколько фальшивых нот. Этому несомненно способствовала обстановка, напоминавшая не концерт, а скорее экзамен.

Второй выступала Нина Емельянова. Лирический характер ее исполнения оставил очень хорошее впечатление. Если ее игра понравилась несколько меньше, то это объясняется прежде всего звуковыми недочетами. Дело в том, что в отношении звука она еще не достигла полного совершенства, той высоты, на которой должна и будет стоять, — судя по ее задаткам и музыкальности. Кроме того, ей, как и Заку, пришлось играть на совершенно необыгранном Бехштейне: этим я объясняю тот факт, что она не получила одну из первых премий.

Третьей выступила Татьяна Гольдфарб, имевшая огромный успех. Мы помним Гольдфарб еще по второму всесоюзному конкурсу. Крупная пианистка, очень музыкальная, с прекрасными выразительными данными, но как будто бы еще с недостаточно высоким культурным уровнем. Она сделала за это время очень большие успехи. Исключительная легкость и свобода фразы, техническая свобода, прекрасное, мягкое, гармоническое, круглое звучание — это отмечали все, особенно Леви, пришедший в неописуемый восторг от ее игры.

Мне показалось, что ей эстрадная атмосфера несколько «ударила в голову»: если некоторые пианисты слегка робели, начиная играть, то она проявила, наоборот, слишком большую бодрость и поспешность. Поэтому b-moll’ная соната вышла у нее слишком блистательной. Этюд № 3 она играет изумительно, блестяще, беря такие бешеные темпы, что получается прямо фейерверк!

Роза Тамаркина прекрасно исполнила программу, но несколько более вяло играла в своем концерте после конкурса. Я это объясняю не только утомленностью: постоянно повторять одну и ту же программу надоедает. Все же играла она прекрасно.

Роза Тамаркина произвела настоящую «сенсацию» на конкурсе, и не только своим возрастом. На конкурсе выступали юноша и две девушки тех же лет, но это было явление совсем другого рода. Это были обычные техникумовские ученики, способные, неплохо подготовленные, но не зрелые музыканты, не артисты. А у Розы поразило именно то, что, несмотря на юный возраст, она несомненно является совершенно сформировавшейся, совершенно сознательной пианисткой.

Первым номером она сыграла «Фантазию» Шопена. Как только она окончила, Бакгауз крикнул мне через стол: «Это прекрасно!». То же он говорил о Заке. Леви заявил, что он вообще никогда ничего подобного не слыхал. Он разводил руками, волновался, как волнуется настоящий музыкант, когда чувствует большое дарование.

Многие слушатели, в том числе и члены жюри, говорили, что исполнение Розы Тамаркиной было для них настоящим праздником; они почувствовали, что за рояль сел подлинный большой художник.

Варшавская пресса дала различные, но в общем положительные, оценки выступлениям наших пианистов. Даже реакционная газета «Дзенник народовы» отмечала, что в каком-то смысле советская школа пианистов находится вне конкуренции: ей свойственны такое мастерство, такое высокое качество звука, такая техника, логичность и музыкальность, что это ставит ее выше обсуждения и заставляет подумать о сходстве советской пианистической школы с итальянской школой пения.

О Заке газетные рецензии говорили, что он — прекрасный пианист, но что ему не хватает «своего» — индивидуального.

Были и злобствующие рецензии наемных писак, утверждавших, что советские пианисты будто бы незаслуженно получили первые премии, что такого исполнения Шопен... не любил!

Как происходило само присуждение премий? — Здесь господствовали сплошная механика и математика. Члены жюри ставили каждому участнику конкурса определенную отметку. Диапазон отметок, правда, был большой, — в пределах от одного до тридцати. От одного до пяти означало — «очень плохо»; от шести до десяти — «плохо»; от одиннадцати до пятнадцати — «удовлетворительно», потом «хорошо», «очень хорошо» и «отлично». Все эти баллы механически подсчитывали и выводили «итог». По газетным сообщениям, эта «математика» для нас оказалась довольно приятной!

На каждого участника конкурса имелся отдельный билетик, на котором члены жюри ставили общую отметку. Писали фамилию участника, потом ставили отметки за всю программу, а потом отдельные отметки за исполнение сонаты и мазурки. За лучшее исполнение мазурки премию получил Зак, за лучшее исполнение сонаты — английский пианист Дессор.

Никакого разговора о качестве исполнения отдельных пианистов не было. И это, как я уже говорил, было одним из самых, тяжелых моментов в моей работе как члена жюри.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание