Выпуск № 3 (44) | 1937 - страница 40

отдохнул: вот почему я так тороплюсь с работой. Да и вообще я тороплюсь. Кончу роман и успокоюсь... Ну, ладно. Сыграй мне, пожалуйста, такое, чтобы я вдруг увидел море. Ты знаешь, я очень скучаю по морю. Раньше дачу хотели строить на побережья, но боялись, что шум будет меня утомлять. Так вот, поройся в памяти или в нотах и начинай.

Я играю Des-dur’ный этюд Листа.

Н. А. очень взволнован. Он порывисто дышит. Лицо его озаряется искренней радостью.

— Да, великое дело — музыка. Как радостно, что она теперь уже не является достоянием кучки богатеев, а принадлежит всему народу...

— Теперь поиграй мне мое любимое. Ноты лежат на рояле.

Я играю все подряд: «Вальс-фантазию» Глинки, «Вальс цветов» из балета «Щелкунчик» Чайковского, увертюру и «Хабанеру» из «Кармен» и заканчиваю неизменной «Итальянской полькой» Рахманинова.

— Это волшебство, колдовство какое-то, — говорит Островский. — Ты — настоящий волшебник, а твой инструмент — это... волшебная флейта!

Мы оба смеемся от души.

Н. А. расспрашивает меня о Москве, о театре, о новых пьесах, фильмах. Я ему рассказываю содержание новых картин Чарли Чаплина. Н. А. в курсе всех событий дня. Прикованный к постели, он читает все газеты, знаком со всеми литературными новинками. Беседа с ним легка и приятна. Он долго пытается вспомнить немецкого композитора с очень смешной фамилией, даже сердится на изменившую ему было память, и, наконец, вспоминает: Гумпердинк. Расспрашивает меня об этом музыканте, но я, к стыду своему, ничего не могу ответить.

•

Через несколько дней Вера Духовская и я снова у Островского. Этот день надолго останется в моей памяти.

Гостей полон дом. Н. А. беседует с парашютисткой Шурой Николаевой. Он уговаривает ее не рисковать своей жизнью зря. Память у Н. А. потрясающая. Он в курсе всех парашютных дел. Знает, когда, кто, где прыгнул и с какой высоты. С дрожью в голосе говорит о гибели Любы Берлин и Наты Бабушкиной.

Вспоминаю его слова:

— Шура, посмотри на меня и ты хорошо поймешь, как дороги жизнь и здоровье; их нужно беречь и для родины и для себя. Помни, что запасных частей к человеческому механизму нет. Верно, товарищ Дубовой?

— Верно! — отвечает сидящий в кресле старик с длинной седой бородой.

Товарищ Дубовой, герой гражданской войны, один из выдающихся руководителей партизанского движения на Украине (сын его — ныне командующий Харьковским военным округом). Островский во времена гражданской войны сражался в отрядах Дубового, который теперь, будучи в Сочи, зашел навестить своего боевого товарища.

Н. А. просит его написать свои воспоминания, которые ему нужны для второго тома «Рожденные бурей».

— Ты не понимаешь, старик, как интересно будет нашей молодежи знать подробности нашей борьбы за свободу и счастье человечества. Не оглянешься — жизнь пройдет, схватит «кондрашка» и ищи-свищи материалы о герое Дубовом. Облегчай работу историкам, старик!

— Напишу, напишу что-нибудь, — говорит Дубовой.

— Нет! Завтра я пошлю тебе стенографистку, а ты до завтра надумай, что бы такое продиктовать. Вспомни хотя бы бои под Шепетовкой...

— Шура, — обращается он неожиданно к Николаевой. Ты получила орден Красной звезды за прыжок в 7200 метров? Так, кажется? —

Да, — отвечает смущенно Шура, удивленная его осведомленностью.

— Будь добра, покажи мне твой орден. Я еще ни разу не видел, если можно так выразиться, орден Красной Звезды.

Шура снимает орден и кладет на кровать Островского. Н. А. заметно волнуется. Он сжимает его пальцами, ощупывает его, потом просит меня «рассказать» о нем подробнее. Я описываю ему расцветку, кладу его пальцы на фигуру красноармейца в центре звезды, с огромным трудом кончаю свой рассказ — спазма перехватывает горло. Все присутствующие очень взволнованы и растроганы, особенно тов. Дубовой. Н. А. чувствует это.

— Полно, товарищ Дубовой. Ну полно, успокойся. Смешно, что мне приходится тебя успокаивать. Мало ли смертей и крови ты видел на фронтах. А я ведь живой и веселый!

Исключительная сила воли была у этого человека...

— Мама, пригласи гостей в столовую, угости их хорошим украинским борщом, какой только ты умеешь готовить. А вы все выпейте за мое здоровье по стакану доброго вина...

После обеда мы снова на веранде. Н. А. очень весел. Духовская поет детские песенки Половинкина про «Наталку-задавалку», «Про метро», и старинные французские песенки. Н. А. очень доволен концертом.

Этот незабываемый вечер закончился чтением главы из романа «Рожденные бурей».

Через несколько дней в Сочи приехал Андре Жид и навестил Н. Островского. Как-то в беседе со мной, на вопрос об их встрече, Н. А. сказал:

— Понимаешь, я его ждал с большим волнением. Мне было немного не по себе. Молодой, в прошлом безграмотный, шепетовский парень принимает у себя дома знаменитого писателя. Но эта встреча меня сильно разочаровала. Он не наш человек! Это я понял с первых слов нашей беседы. Войдя в комнату, он сказал: «Здесь мы учимся героизму!» Это звучало напыщенно, фальшиво или... чересчур наивно. Выйти на светлый простор из полутемного кабинета очень трудно, и блеск нашей синевы ему режет глаза. Жид чересчур многому удивляется и вряд ли скоро придет к социализму, а может быть, и совсем не придет...

Время показало, что чутье не обмануло Островского.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

•

Содержание